Феликс Медведев. Козырная судьба легендарного интервьюера, библиофила, игрока - Ирина Вертинская

В названии условно, но метко соединились судьбы двух «служивых». Только один из них служил огромной стране и был, можно сказать, ее «хозяином», каким до революции считал себя Николай II («Хозяин земли русской»), второй же служил ему, своему шефу. Куда первый, туда и второй. Не секрет, что фотокор при газете всегда считался не совсем самостоятельной фигурой, ибо, как правило, он прикомандировывался к корреспонденту пишущему, когда оба выезжали-вылетали в какую-нибудь творческую поездку. То есть пишущий брал интервью или присутствовал при каком-то важном событии, а снимающий делал фотографии, которые при публикации комментировали текст. Одним словом, фотограф выглядел как бы вторым действующим лицом при выполнении редакционного задания.

Феликс вспоминал, как однажды он летал в Грузию, чтобы по заданию «Огонька» написать очерк о «русском доме» в Тбилиси красавицы Александры Осиповны Смирновой-Россет, хозяйки одного из самых известных петербургских литературных салонов, подруги и собеседницы Жуковского и Пушкина, Лермонтова и Гоголя, Тургенева и Тютчева, Чайковского и Листа. Вместе с Медведевым журнал командировал легендарного советского фотокорреспондента, снимавшего еще боевую хронику в годы войны, Дмитрия Бальтерманца. Молодой, хотя уже и «тертый» журналист что-то там слишком уж назидательно намекнул Дмитрию Николаевичу, как надо снять то-то и то-то… Мэтра фотографии это задело, и он осадил коллегу, дескать, делай свое дело, а я – свое. Феликс отступил, сообразив, что повел себя нетактично. История впечаталась в память.

Так вот, неожиданным названием книги «Генсек и фотограф» Феликс как бы уравнял две персоны – Брежнева и Мусаэльяна. Первый – генеральный секретарь, а второй – высококлассный профессионал, запечатлевавший для потомков образ государственного деятеля во всех его ипостасях. К тому же, допущенный «к телу» и общавшийся со всей семьей генсека, Владимир Гургенович был ему почти другом. Когда книга вышла в свет, на роскошной презентации в Историческом музее, собравшей сотни зрителей, к Феликсу подходили коллеги старейшего ТАССовского работника и выражали благодарность за то, что таким названием он поднял статус человека с фотокамерой.

…Работая в Кургане, Феликс не мог обойти своим вниманием великолепного врача Гавриила Абрамовича Илизарова. Его потрясла судьба этого удивительного человека. Шестой ребенок в бедной еврейской семье, он стал врачом «от Бога», известным на весь мир травматологом, основателем Центра восстановительной травматологии и ортопедии, лауреатом Ленинской премии, автором 600 научных работ, 194 изобретений, в том числе универсального аппарата внешней фиксации для лечения переломов и деформаций костей, нескольких уникальных авторских методик лечения. Среди пациентов Илизарова был Олимпийский чемпион, установивший шесть мировых рекордов, знаменитый советский легкоатлет Валерий Брумель. Волшебные руки врача дважды вернули ему возможность тренироваться после сложнейших травм. Благодарный спортсмен посвятил любимому врачу книгу «Высота» и пьесу «Доктор Илизаров».

Один из самых ярких фотомастеров ХХ века – Владимир Гургенович Мусаэльян, личный фотограф Леонида Брежнева. В его уникальном архиве – портреты семи хозяев страны. Вот только Сталин не попал в объектив. Но этот факт объективен: вождь умер, когда Владимир был еще юношей и в Кремль его не пускали. Феликс гордится дружбой с талантливым хроникером. Фото А. Мусаэльяна

Феликс сожалел, что ему не удалось встретиться с Дмитрием Шостаковичем, когда тот в самом начале 70-х годов проходил лечение у Илизарова в его курганской клинике. Но годы спустя судьба журналиста снова по касательной прошла рядом с судьбой музыканта. Старинный курганский знакомый Феликса в 90-е годы купил двадцать писем Дмитрия Дмитриевича у бывшего партработника, курировавшего пребывание Шостаковича в Кургане и сумевшего даже подружиться с ним. После выхода на пенсию и развала СССР жизнь некогда важного чиновника развалилась. Нищета и алкоголизм заставили его распродавать имеющиеся у него раритеры – письма вождей Румынии и ГДР – важными персонами, с которыми когда-то он дружил, письма благодарного Шостаковича, который не забывал доброго к нему отношения. Две бутылки водки – вот жалкая валюта, на которую несчастный, опустившийся человек обменял письма великого композитора. Незадолго до этого на аукционе Сотбис два письма Дмитрия Шостаковича были проданы за 30 тысяч долларов. Приятель Феликса просил за двадцать писем всего одну тысячу долларов…

Конечно, Феликс ухватился за эту возможность и… тут же перепродал письма в пять раз дороже. В это самое время он, взбудораженный очередным встречным проходимцем, якобы владевшим методом легендарного игрока Генриха Быковского, жаждал пяти тысяч долларов, чтобы «подняться» за игрой и отдать хотя бы часть своих долгов. Исход был стандартным – проигрыш и проклятия в адрес «белобрысого прощелыги», сподвигнувшего Феликса на охоту за лаврами Быковского. Вот так бездарно ушли из рук Феликса письма замечательного человека, пронизанные теплом и признательностью к людям, оказавшим ему помощь в самые сложные годы его жизни. Сам Феликс потом напишет горькие, покаянные строки: «Я пошел на риск, играя не долларами, а кровавой болью, холодеющими руками гениального композитора. Каждая фишка на зеленом сукне была сгустком его любви к людям, к музыке, к человеку, который пытался излечить застывшие пальцы… Как же я мог?!. Пять тысяч долларов вбирали в себя трагедии и надежды трех мучеников: убитого болезнью маэстро, привыкшего к адовым босховским картинам изувеченных тел гениального врача и спившегося, вставшего на четвереньки бывшего секретаря обкома… Да и я хорош со своими страстями. К гениям меня тянуло с пеленок. Но возле солнца можно сгореть. Вот я и сгорел. Испарился подле вертлявой машины в топке, в которой все превращается в прах. Даже письма великого музыканта – его боль, его молитвы. Прости мя, Господи! Еще раз».

Здоровье самого Феликса тем временем оставляло желать лучшего… Столичные эскулапы разводили руками, прописывали какие-то препараты, предполагали и предлагали, пока сельский фельдшер, что принимал в скромном, почти чеховском, кабинете, с усталостью опытного диагноста не выдал приговор:

– У вас рак, батенька. Нужна операция и срочно.

Когда отступил спазм первого шока, пришло желание действовать. Консультации, операции, больничные палаты, конечно, Мила рядом, чье терпение снова держало удар судьбы…

Но Феликс остался Феликсом. Он не стал погружаться в бездну сочувствия к себе любимому. Даже находясь на лечении, он не прекращал работать, собирал материал для новых книг, зазывал в больницу интересных людей и там же, прямо в палате, записывал интервью с ними.

Как-то, прогуливаясь по территории подмосковного санатория, что недалеко от города Домодедово, Феликс увидел в торце одного из зданий скромную табличку, обозначавшую дату смерти Анны Ахматовой, – 5 марта 1966 года. От неожиданности он замер: «Анна Ахматова умерла здесь?!. Почему я ничего не знаю?!.» Позабыв обо всех назначенных процедурах, он начал журналистское расследование. Персонал лечебного учреждения не слишком жаждал обсуждать смерть знаменитой пациентки в своих стенах и ссылался на давность лет, но он все же нашел сотрудницу, на глазах которой произошла трагедия… Рассказ врача дополнил его собственную историю о встрече с Анной Андреевной в далеком 1962 году.