Россия, кровью умытая - Артем Веселый

– Браток, как оно?

– Дишит мало-мало… Говорит: «Ох, ох». Сапсем палахой дела…

– За доктором поглядывай…

– Яры, яры…

Дом был разрушен, окна заткнуты соломой и подушками. В комнате не было ни одного стула. Доктор присаживался на подоконник, и голова его, будто неживая, падала на грудь.

Шалим подбегал на носках и шипел:

– Спышь, ишак?.. Я тебе посплю.

– Чего вы от меня хотите? – раздраженно спрашивал доктор, раздирая слипающиеся, будто медом намазанные веки. – Камфару впрыснул, температуру измерял…

– Еще меряй! – совал наганом в ребра. – Все время меряй. Умрет он, вся бригада с горя умрет. Из него душа – и из тебя душа.

Доктор подходил к больному, менял лед на голове, щупал пульс, ставил термометр, и синяя жилка ртути быстро взлетала до сорока с десятыми… Этому благообразному старичку, вывезенному откуда-то с кавказского курорта, Шалим не доверял, зорко следил за всеми его движениями и заставлял самого пробовать лекарства, прежде чем давать их больному.

– Скажи, умрет? – шепотом спрашивал он в сотый раз.

– Я не бог. Долго ли вы будете меня мучить?.. От усталости я сам умру раньше вас…

– Пачему глаза закрываешь? Гавари и гляди.

– Пульс сто восемьдесят… Температура… Ннда… – И доктор моментально начинал храпеть с пристоном, пуская пузыри.

Шалим спичкой поджигал ему волосы на голове и шипел:

– Спышь?.. Он умрет, и я умру! Он умрет, и тебя убью! Адын раз тебя, ишака, мало убить, десять раз тебя убью!

Наконец болезнь сломилась и пошла на убыль.

Бригада возликовала: день и ночь в полках гремели гармошки, пляска и песня. Подвыпившие бойцы заходили к любимому командиру, и всем он говорил одно:

– Хлопцы, готовься к походу…

Из Яндык ординарец привез приказ реввоенсовета о разоружении бригады. Чернояров мрачно усмехнулся и отдал листок приказа Шалиму:

– Иди подотрись.

Когда приехал Муртазалиев, Чернояров был уже на ногах.

Они познакомились.

– За моей головой приехал? – спросил Чернояров.

– Ты почему не подчиняешься приказам?

– Я не подчинялся и не буду подчиняться царским шкурам, которые засели в ваших штабах. Повернуть армию назад? Статошное ли это дело?.. Пойдем и спросим последнего кашевара, и он, хотя и не учился в академиях, скажет тебе, что в этих проклятых песках, где нет ни воды, ни фуража, ни хлеба, можно воевать лишь малыми отрядами. Полкам тут могила, бригадам – могила, армиям – могила!

– Получай ультиматум…

– Давай!.. – Повертел в руках хрустящий листок и вернул его Муртазалиеву. – Я неграмотный… Читай сам, да погромче, а то я после тифа оглох… В голове ровно шмели гудят.

Муртазалиев начал громко читать:

– «Бывшему командиру кавалерийской бригады Ивану Черноярову. Именем Российской рабоче-крестьянской советской власти приказываем бойцам бригады сдать оружие, как холодное, так и огнестрельное, после чего вся бригада будет расформирована по частям…»

Чернояров вскочил, как укушенный, и отбежал в угол.

– Читай! – крикнул он, задыхаясь и не спуская с Муртазалиева горящих глаз. – Читай.

– «Бригада не подчинилась приказу советской власти, самовольно выступила с места стоянки и самовольно двигается по неизвестному пути, разрушая всякий порядок и военную дисциплину…»

– Врешь, лахудра! – От удара задребезжала рама. Муртазалиев поднял голову и увидел в окне горящие глаза. Безгубый парень яростно колотил в раму кулаком и орал: – Врешь, харя черномазая! Пойдем к нам в полки, и мы покажем тебе, какой у нас держится порядок! Найди хоть одну раскованную лошадь… Мы не покинули ни одного своего больного… Нам до самой Астрахани хватит фуража и вина… Проверь нашу кухню и обоз… Посчитай, сколько мы вывезли с Кавказа пушек и пулеметов!

За окнами гудели голоса, взрывались крики.

– Читай! – приказал Чернояров. – Это шумят мои бойцы, не бойся… А это… – повернулся он к порогу и указал на набившихся с воли людей в бурках и нагольных полушубках, – это боевые командиры разных частей, самые храбрые, которых дала Кубань… Читай! Пусть слушает вся бригада, вся армия.

– «В случае неисполнения сего ультиматума добровольно, – продолжал Муртазалиев, – каждый пятый боец будет расстрелян. Черноярову заявляем, что если он не трус, то явится перед справедливым судом советской власти, где и будет иметь слово в свое оправдание. Если он любит своих бойцов и народ, то пусть пожалеет их жизни и исполнит настоящее последнее приказание. На размышление дается тридцать минут».

Густая, придушенная тишина. У порога сопела чья-то раскуриваемая трубка. За окнами – раскрытые немые рты и глаза, круглые, как серебряные полтинники.

– Все? – спросил Чернояров.

– Все.

– Я не верю вашему реввоенсовету, где окопались царские полковники и генералы. Не первый день я с ними бьюсь, буду биться до последнего! Бойцы не покинут меня. Будем стоять по колена в крови, но не сдадимся! Проберусь до батьки Ленина, и он всем этим ползучим гадам прикажет поотвертывать головы.

Муртазалиев, ероша седеющую гриву, пробежал по комнате из угла в угол и остановился перед Чернояровым:

– Ты не прав, дорогой товарищ. В нашей армии забор хорош, да столбы гнилые, менять надо. Военных специалистов мы запрягли и заставляем везти наш воз. Белые сильны главным образом крепкой дисциплиной. Мы должны выставить против них свою дисциплинированную армию, которая без рассуждений слушалась бы своих начальников.

– Меня и так слушаются.

– Анархия, дорогой товарищ, погубила партизанскую армию, подорвала ее мощь, и кадеты разгромили вас…

Чернояров задумался, уронив голову на руки. Он был оглушен и подавлен.

От порога один из командиров подал голос:

– Нас не кадеты разгромили, а тиф.

И разом прорвались, заговорили:

– Тиф, он тоже не с ветру…

– Кругом измена и предательство.

– Почему санитарная часть в армии никак не была налажена? Почему на фронте не хватало патронов? Почему нас душила вошь? Не видали ни мыла, ни белья, а в Кизляре целую неделю жгли склады с боеприпасами и обмундированием…

Саженный батька закубанских пластунов Аким Копыто, с лицом угрюмым и рябым, будто шилом исковырянным, кашлянул в кулак и густо вздохнул:

– Мы шли и думали, вот советская власть поймет нас, как мать ребенка, а выходит, и тут пулями кормить будут…

– Дорогие товарищи, – снова заговорил Муртазалиев. – Зачем шуметь? Мы не на базаре. Поговорим спокойно… Железнодорожный транспорт разрушен. Гужевой транспорт разрушен. Из Астрахани мы не успели вовремя перебросить вам на Кавказ все нужное… Скажи мне, товарищ, – обратился он к Черноярову, – правда ли, что ты зарубил Арсланова и Белецкого?