Русско-турецкая война 1686–1700 годов - Андрей Геннадьевич Гуськов

Через почту письмо Мазепы и приложенные к нему документы были доставлены в Москву 26 декабря. В посланной гетману царской грамоте 28 декабря решение об осуществлении зимнего набега полностью перекладывалось на плечи Мазепы. Более конкретные рекомендации давались гетману касательно сторожевого отряда в 1 тыс. человек, оставленного на случай татарских набегов в верховьях Самары (на р. Бык) после завершения строительства Новобогородицка и освобожденного за такую службу от участия в будущем походе на Крым. В случае прихода татар помощь ему должны были оказывать казаки Сумского, Ахтырского и Харьковского полков. Решением правительства еще от 19 декабря (дата может быть ошибочна) одобрялось более раннее предложение Мазепы («понеже таким собранием от неприятелей не укрытца и сим зимним временем лошадей в тех местах не прокормить, а в поле пустить от неприятелей опасно») о выводе отряда на зимние квартиры и замене более мелкими ватагами из добровольцев (малороссийских и слободских казаков) в несколько десятков человек в случае отправки Мазепой полков под Перекоп. При этом предусматривалось, что, если гетман от похода откажется, сторожевой отряд на р. Бык следовало держать по «прежнему» царскому указу («указное число», то есть тысячу человек), в подкрепление к которому обещали выслать слобожан[573]. В итоге поход на Перекоп так и не состоялся.

Россия и Священная лига в 1687 — начале 1689 г.

Опосредованное вступление в Священную лигу и первый Крымский поход обусловили оживление международных связей России. С объявлением о Вечном мире и союзе с Речью Посполитой, призывом к борьбе с османами и просьбами о материальной поддержке в Пруссию, Англию, Голландию и Флоренцию отправился дьяк В. Т. Постников, во Францию и Испанию — князь Я. Ф. Долгоруков, в Швецию и Данию — подьячий Б. Михайлов. Значение этих миссий было скорее символическим, так как получить займы Москве не удалось[574]. В рамках заключенного союза Россия обменялась резидентами с Речью Посполитой[575], направила послов в Вену и Венецию, завязав с ними активную переписку[576]. Основным содержанием этих контактов стало взаимное информирование союзников об успехах борьбы с турками и татарами, реального значения для координации военных действий они не имели.

Россия приложила определенные усилия, чтобы создать у членов Священной лиги, и в первую очередь у своего союзника — Речи Посполитой, впечатление о выполнении ею условий союзного соглашения. Москва дала официальные распоряжения казакам о нападениях на крымские и османские владения, направила контингент в Запорожскую Сечь, совершила полномасштабный поход на ханство — все согласно букве договора. Однако эффективность всех этих мер была невысокой, а в определенных случаях оказалась лишь демонстрацией военной активности (действия Косагова в 1686 г.). Речи Посполитой эти меры не особенно помогли, но в первую очередь потому, что Варшава не имела сил и средств на масштабные военные операции ни в 1687 г., ни позднее. Когда в 1687 г. армия Голицына шла на Крым, польское командование только собирало войска, ограничившись в итоге неудачным походом под Каменец-Подольский в августе — сентябре[577]. Союзные обязательства Речи Посполитой атаковать Белгородскую орду исполнены не были. В Москве резонно полагали, что необходимость мобилизации Селим-Гиреем всех сил для отпора Голицыну привела к отказу хана от посылки каких-то значительных сил на Центрально-Европейский и Балканский театры военных действий[578], хотя, как представляется, роль российского оружия в развитии дальнейших успехов австрийцев, взявших осенью 1686 г. Буду, была минимальной.

В следующем, 1687 г., несмотря на неудачу первого похода, русское правительство все же добилось отвлечения крымских сил от основного для Священной лиги театра военных действий. К отдельным свидетельствам пленных и выходцев из неволи, которые говорят об этом и которые приводились во второй главе, можно добавить еще более красноречивые известия. Взятые в июне 1687 г. пленные свидетельствовали, что еще в прошлом году калга направился в Венгрию с 10–15 тыс. белгородских татар. Однако, когда в новом году из Стамбула поступило требование султана «дать ему людей в помочь против немец, и хан в том отказал, а сказал, что на Крым идут московские войска и ему де и себя оборонить нечим». С началом кампании никаких существенных подкреплений в ханское войско не пришло не только от турок, но и от подчиненных хану кабардинских черкесов (есть, впрочем, свидетельства, что черкесские отряды к Селим-Гирею пришли; см. подробнее в главе 2). Лишь к лету в Кафу прибыло двенадцать османских «каторг», чтобы оттуда перебросить войска к Азову «для осторожности от донских казаков»[579]. Это должно было облегчить действия союзников по лиге. В августе 1687 г. немецкие войска разгромили турок у м. Надьхаршань, освободив от османов всю южную Венгрию[580].

Вступление России в ряды держав, воюющих с Портой и ее сателлитами, привело к активизации политики в отношении Москвы валашского господаря Шербана Кантакузино. В 1688 г. он направил в русскую столицу просьбу о военной поддержке и принятии Валахии в царское подданство. Русское правительство отказалось от направления войск в район Днестра, опасаясь распыления сил[581], однако предложения Кантакузино вкупе с успехами союзников породили в Москве иллюзии о скором крахе Османской империи под совместным напором христианских держав. Они получили отражение в тексте манифеста о втором Крымском походе, который провозглашал, что турецкое государство «приходит… к самой конечной погибели», и напрямую апеллировал к необходимости действовать активнее, чтобы использовать плоды побед союзников[582].

Несмотря на неудачу первого Крымского похода, сама угроза нашествия вызвала определенные опасения у крымской элиты. Польский дипломат, возвратившийся из Персии, в январе 1688 г. сообщал коронному гетману Станиславу Яблоновскому, что был свидетелем прибытия в Исфахан крымского посольства, просившего у шаха предоставить убежище хану и всем татарским улусам в случае, если полуостров придется оставить перед натиском московитов[583]. Об опасениях, охвативших крымское население, говорят и выходцы из плена. В конце 1687 г. в Посольском приказе был допрошен полоняник из Речи Посполитой, живший в Крыму в г. Капиде («которой среди Крыму близ Азовского моря») как раз в то время, «как великих государей войска были под Крымом». Он сообщал: «…слыша крымские татары, что идут великих государей многия войска на Крым, и устрашась де тех государских войск, многие татары изо многих мест уходили в судах чрез Азовское море з женами и з детьми в город Етемане (видимо, Тамань. — Авт.), которой стоит над Азовским морем»[584]. Нарративные источники крымского и османского происхождения также говорят о панике, охватившей крымских татар в страхе перед возможным русским вторжением[585]. В целом угроза московского нашествия