Гардемарины. Закон парности - Нина Соротокина

Анна откинулась к стене, ручки ее бессильно лежали на коленях.

— Трудно, у меня и помощницы нет, — сказала она, наконец.

Странные характеры встречаются среди человеческих особей. Оклеветав Мелитрису и рассказав Блюму придумку об отравлении, Анна со временем поверила в эту ложь, и звучавшая теперь в словах ее искренность была отнюдь не наигранной. Раз проверить нельзя, так пусть все будет правдой.

— Вы имеете в виду Репнинскую? — спросил барон. — А где она?

— Сбежала куда-то со своим опекуном. Говорят, в Европу…

— Так, значит, поручение мое невыполнимо?

— Отчего же… можно повторить. Со временем… Сейчас-то государыня отдельно живут, и я к ним доступа не имею, а вот когда они с молодым двором съедутся…

— Вот это я и хотел от вас услышать. В следующий раз встретимся здесь же. Вы получите письмо от господина Мюллера, в нем будет указан день и час. А теперь скажите, в добром ли здравии наследник?

— В добром.

— А их высочество великая княгиня?

— И они в добром.

— Как я понял, дружба с графом Понятовским продолжается?

— Сейчас у их высочества с ее высочеством образовалась большая дружба. Они теперь вчетвером дружат.

— Это как же?

— Кроме их высочеств еще фрейлина Воронцова и граф Понятовский.

— Вот как? — граф, довольный, захохотал.

— Там некий конфуз приключился, — Анна замолчала на мгновенье, обдумывая, стоит ли рассказывать о взволновавшем весь двор приключении, а потом решила, что алмаз надо отрабатывать, и поведала Дицу все подробности.

Барон хохотал до слез. И вообще встреча удалась. Девица произвела на него самое светлое впечатление. «Такие-то многое могут», — думал он с нежностью и улыбался. Несколько омрачил праздник встречи данный в Берлине строгий приказ: «По исполнении задания агент, то есть „племянница леди Н.“, должен быть уничтожен… физически, чтоб никаких сплетен в Европе». Но об этом думать пока не хотелось, он и не думал.

Конфуз, о котором говорила Анна Фросс, приключился месяц назад. Июль выдался необычайно дождливым, и в ту ночь белесое беззвездное небо кропило влагой, клочьями клубился туман, было тепло и тихо, только шуршали с особым шумом мокрые листья и травы. Понятовский, закутавшись в плащ, сидел в углу кареты, путь от Петергофа до Ораниенбаума не близкий, и он задремал, убаюканный скрипом колес. Разбудил его грубый окрик, с которым обратились к сидящему на козлах кучеру.

— Кого везешь, братец?

Кучер пробормотал что-то невнятное, сразу раздались пьяные, нестройные выкрики, и назойливый женский голос пропищал:

— Нет, ты спроси, спроси! Карета-то к павильону едет.

— Портного везу к их высочеству, — громко крикнул кучер и стегнул лошадей.

Пьяная компания осталась позади, и Понятовский перевел дух. Он узнал и голос великого князя Петра, и фаворитку его Лизавету Воронцову. Кто мог предположить, что Петр с собутыльниками будет болтаться по парку в ночное время?

Великая княгиня приехала в Ораниенбаум лечиться водами и павильон под жилье выбрала уединенный, близкий от источника. Понятовский же вместе с прочими послами и свитой государыни жил в Петергофе.

Великая княгиня мало посещала воды, все дневное время ее было отдано охоте и верховой езде. Сейчас, после рождения сына и дочери, некому было следить, на каком седле она ездит — мужском или женском. Дни, благодаря верховой езде, были быстротечны. Ночное время принадлежало Понятовскому.

Как-то он приехал очень рано, они вместе носились по лугам, промокли до нитки и уже по дороге назад у Большого дворца встретили портного Екатерины, маленького шустрого француза. Увидев великую княгиню, портной всплеснул руками;

— Бог мой, в каком вы виде, ваше высочество! Вы не жалеете ни себя, ни одежды. Теперь мне понятно, почему я не успеваю шить вам амазонки. А у меня все требуют новых.

Намокшее платье из шелкового камелота плотно облегало фигуру великой княгини, шляпа с мокрой вуалью лихо съехала набок, глаза ее сияли.

— В следующий раз, если что, я назовусь вашим портным, — со смехом сказал Понятовский ей на ухо.

Если бы не этот пустяковый случай, ему бы и в голову не пришло предупредить извозчика, мол, спрашивать будут, говори — портной. Раньше, если стража во дворце останавливала его: «Кто идет?» — он отвечал важно: «Музыкант ее высочества». Но в Ораниенбаумском парке нет стражи, и предупредил он извозчика скорее из проказливого чувства, а не от предчувствия опасности. Кучер был малый не промах, он отлично знал, кого везет, а коли хочешь прозываться портным, так твое дело, знай монету гони.

Что и говорить, они стали беспечны. После того как Екатерина одержала победу над всеми своими напастями — тут и обвинение в давлении на Апраксина, и арест Бестужева, и боязнь за арестованных друзей, и страх, что вскроется ее участие в составлении манифеста о престолонаследии — много! А особенно, после того, как с императрицей договорились полюбовно и ласково, Екатерина решила, что ей все дозволено, словно Бога за бороду ухватила! И главное, откуда-то появилась уверенность, что государыня Елизавета одобряет ее связь с Понятовским. А почему бы нет? Императрица женщина, у нее тоже были возлюбленные. Фавориты-то были, да мужа не было — официального, а у Екатерины хоть плохонький, да был. И не кто-нибудь, а наследник престола Государства Российского.

Но это они потом, каждый порознь, все просчитали да обдумали, а в ту белесую ночь до того ли им было? Сирени разбухли от воды и пахли тяжело, дурманяще, казалось, сам туман в спальне был сиреневого цвета, а Катя была тепла, податлива, ненасытна, темные волосы ее плескались по плечам, как струи колдовских ручьев, глаза горели, словно заповедные цветы в языческую ночь Ивана Купалы.

Словом, освободился пан Станислав Понятовский только под утро. Извозчичья карета стояла в условленном месте в малой кленовой аллее, что за катальной горкой.

Но он не дошел до кареты, он успел отойти от павильона только на десять шагов, как кто-то вцепился ему в плечо.

— Осторожнее, сударь! — негромко крикнул мнимый портной, он боялся напугать Екатерину. — Кто вы такой?

На него смотрели злые и безумные глаза в прорези черной маски. Разгоряченный любовью лучшей в мире женщины, Понятовский стал необычайно смел. Он хотел выхватить шпагу, но не успел. Так, с вцепившейся в эфес шпаги рукой, его и обмотал веревкой второй негодяй, тоже обряженный в маску. От последнего крепко несло винным перегаром и какой-то вяленой, крайне простонародной рыбой, которую русские зовут «воблой».

Нет, Понятовский, будущий король Польши, не был трусом! Его уже волокли куда-то, как куль, хмельные, веселые, спорые, наглые, их было уже четверо, а может быть и того больше, а он думал о том, что от них воняет посконно, сперто, даже запах сиреней куда-то пропал. Тело его оставляло темный след на блестящей от росы траве. В довершение всего на голову ему надели мешок из рогожи, подняли на руки и понесли все так же бегом, молча.