Авиньонский квинтет. Констанс, или Одинокие пути - Лоуренс Даррелл

Ощутив облегчение после своего признания, Констанс тотчас почувствовала, насколько тяжким было все то, что ей пришлось испытать за время, проведенное в Авиньоне. Она просто не понимала раньше, как сильно устала. Но тут Ливия заговорила вновь, все так же не поворачивая головы, виден был только уголок двигающегося рта.

— Пару раз я заходила в поместье, но мне не хотелось тебя смущать — я ведь понимаю, что у тебя такая работа… И все же я чувствовала, что должна непременно поговорить с тобой, хотя бы попрощаться и сказать, что Катрфаж переиграл меня, отомстил, назвав нас евреями. Смиргел пытается скрыть это от гестапо, но в конце концов те узнают. Возможно, мне осталось жить всего несколько дней.

— Чепуха какая! Почему тебе не сказать им правду?

— Я приняла германское гражданство, в отличие от тебя.

— Это же чепуха. Давай я пойду сама, если ты не можешь, и скажу им, что мы англичанки.

— Сначала я посмотрю, что будет. И потом, формально ты швейцарка, не забыла? Тебе они поверят не больше, чем мне.

— Я постараюсь попасть на прием к генералу, — с неожиданной злобой произнесла Констанс, уверенная в своей правоте. — Поговорю с ним.

Ливия покачала головой и вздохнула.

— Все так запутано, что можно ждать чего угодно. Просто я хотела предупредить тебя, и не надо делать ничего такого, что может скомпрометировать меня еще больше. Ты навестишь Катрфажа?

— Надо ли?

— Не знаю. Почему бы нет? Он делает вид, будто сошел с ума, нарочно, чтобы избежать допросов. Вот так.

— Не хочу его видеть, — решительно заявила Констанс. — Тем более что он натравливает на нас нацистов.

Ливия устало пожала плечами и опять вздохнула, издав едва слышный болезненный стон.

— Ладно, Констанс, до свидания.

Она встала с камня, все так же старательно пряча лицо. И тут Констанс, не помня себя, закричала:

— Ливия, родная, ты все еще веришь?… — Она не знала, как получше сформулировать мучивший ее вопрос. — …Веришь во все это? — произнесла она, и чтобы пояснить эту не очень вразумительную фразу, широко развела руки, словно охватывая весь мир с его несчастьями, причиной которых был нацизм.

Ливия уже было пошла прочь, но остановилась, чтобы ответить сестре:

— Да. И больше чем когда бы то ни было!

В ее тоне не было ничего такого, что позволяло бы заподозрить лицемерие. Ливия шла в сторону деревьев, и с каждым шагом ее походка становилась все уверенней и уверенней. Не в силах справиться с раздражением, Констанс постояла минуту, но любовь к сестре превозмогла все, и она бросилась за ней, крича на ходу:

— Ливия, подожди! Когда мы увидимся?

Однако Ливия не отвечала, и чем дальше она уходила, тем было яснее, что не ответит. Застыв на месте, Констанс долго смотрела вслед высокой женской фигуре, пока она не скрылась среди деревьев.

Потом Констанс вернулась в темную церковь и подошла к Смиргелу, погруженному в свои записи. Он подвинулся, освобождая для нее место, но Констанс продолжала стоять.

— Неужели вы ничего не можете сделать для Ливии? Вам же известно, кто мы такие.

Он медленно раздвинул губы в привычной угодливой улыбке.

— К сожалению, информация была передана не в мое ведомство, а в гестапо, в этом все дело. Но пока еще рано беспокоиться. Если что-нибудь случится, то я непременно, с вашего позволения, приеду к вам за советом.

— Я подумала, не напроситься ли мне на прием к генералу, — проговорила Констанс, все еще не оставившая эту идею, хотя и знала о неподвластных друг другу службах в оккупационных войсках и соперничестве между ними.

Смиргел всплеснул руками.

— К генералу! — воскликнул он с насмешкой. — Он настолько занят своими новыми формированиями, что не может думать ни о чем другом. Похоже, предполагаемый второй фронт начинает обретать конкретные очертания, и Авиньон становится важным стратегическим пунктом для накапливания людских и технических резервов. Через несколько недель сами все увидите.

Краем уха Констанс уже кое-что слышала о втором фронте и возможном нападении на Французскую Ривьеру, — чтобы отрезать немецкие войска, расположенные в Италии и Африке. Однако она воспринимала это как один из пропагандистских трюков, не придав значения таким разговорам. Оказывается, нацисты серьезно относятся к подобным предположениям. Это и пугало и обнадеживало.

— Фон Эсслин чувствует себя как в раю, — продолжал Смиргел. — Он все рвался воевать в России и думал, что ему не доверяют, а теперь у него очень важная задача, соответственно полно дел. Не думаю, что он найдет время для вас, даже если захочет с вами увидеться.

— Посмотрим. Должна же я что-то сделать.

Довольно циничное замечание Смиргела (удивившего Констанс своей откровенностью) было недалеко от истины, ибо фон Эсслин, пережив долгий период очевидного пренебрежения, когда весь подчиненный ему регион начальство рассматривало исключительно как места отдыха после русского фронта, вдруг оказался в центре внимания. Он в полной мере осознал возложенную на него ответственность, а заодно оценил новые возможности продвижения по службе. Иная расстановка акцентов произошла с невиданной быстротой — результат недавних пропагандистских предположений насчет открытия второго фронта; тотчас появились дополнительные военные части и танковые соединения, причем в таких количествах, что их негде было спрятать, тем более трудно было расквартировать людей в этом довольно пустынном неразвитом районе с небогатыми городишками и огромными пустошами. Но были и другие трудности — генерала очень беспокоил этот сброд из полков, сформированных из русских, чешских и польских перебежчиков и перевезенных на юг с пока еще непонятной целью. Никакой четкости, ничего конкретного, хотя союзники уже начали проявлять внимание к мостам через реки. Именно реки стали настоящим кошмаром для фон Эсслина. В снах он часто видел оперативную карту, разложенную на столе отдела разведки, — там, в замке, — на которой Рона, Дюранс и прочие реки с немыслимой скоростью яростно вгрызаются в известняк Прованса. С начала времен они представляли собой великую опасность для воинов — из-за них римляне не достигли Британии, Ганнибал не вошел в Рим… Фон Эсслин никак не мог решить, на каком берегу Роны поставить танки, его любимые тяжелые танки, которых теперь стало вдвое больше. Поэтому он все время перегонял их с места на место, заставляя то пересекать реку, то возвращаться обратно, то собираться вместе, то рассеиваться на местности. Напрасно тратилось горючее. Однако при теперешних бомбежках… Высоко летавших и паливших наугад летчиков из американских ВВС заменили англичане. Они летали низко и работали четко и методично. Гражданские объекты почти не страдали, тогда как железные дороги выходили из строя, разрушались бесценные мосты — дорога жизни танков. Несомненно, слухи о высадке противника на Ривьере были преувеличены, и все же на данном этапе войны во всем ощущалась неуверенность и настороженность. (Фон Эсслин получил еще две награды и был очень доволен. Его мать, естественно, была счастлива.)