Гонзаго - Андрей Малыгин

— Прошу прощения за столь поздний визит, — широко и искренне улыбнулся Гонзаго. — Знакомьтесь — это мой верный спутник Роберто. Знаете, что-то не спится, вот и решил немного с собакой по городу побродить. Такая замечательная погода! Проходил мимо, увидел в ваших окнах яркий свет, дай, думаю, к Жоржу Саввичу на огонек загляну. И, как вижу, вы еще весь при делах? — Он пристально посмотрел на напуганного Бабия, после чего озабоченно спросил: — Я извиняюсь, Жорж Саввич. Не напугал ли я вас случайно? А то вы что-то не очень бодро выглядите. Да и понятно. Так много работать, голубчик вы мой, категорически нельзя. А не то сгорите, как и эта лампочка, — ткнул он воздух в направлении перегоревшего над дверью источника света.

Бабий, откинувшись на спинку кресла, облегченно вздохнул. Достал из кармана носовой платок и вытер им моментально вспотевший лоб.

— Ох, и не говорите, доктор! Сам вот чувствую, что сегодня прилично устал. И нервы, наверное, от этого под вечер что-то не на шутку разыгрались. Только что начал домой собираться, а тут вот, гляди, такая неприятность. Что-то вдруг со светом внезапно приключилось. Так что уж извините за это неудобство, за этот неприятный полумрак. Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо, Жорж Саввич, но разве это можно назвать неприятностями?! Это так, сущие пустяки. А вот с нами совсем недавно чуть кое-что похуже, знаете ли, не произошло.

— А что такое, доктор, — выразил на лице искреннее удивление Бабий и опять побледнел, — а что с вами такого могло приключиться?

— Да, понимаете, только я на лавочку тут на бульваре в укромном местечке присел, хотел вечерней тишиной и прохладой насладиться. Глянь, откуда ни возьмись, появились сразу три резвых таких молодца с острым ножичком наперевес. Прямо как будто специально меня поджидали.

При этих словах Бабий потупил взгляд и стал наливаться краской, но тут же поднял голову и, стараясь не смотреть в глаза позднему гостю, с фальшивыми интонациями удивления и сочувствия проговорил:

— Да что вы говорите, доктор? Неужели грабители? Вот это да, вот это уже неприятность! Вот это уже действительно серьезно! Ну и как же вам удалось выпутаться из этой паршивой ситуации? Наверное, вам кто-то помог?

— Да ну что вы, Жорж Саввич, разве это серьезно? Вот у этих самых ребяток неприятности очень большие, а у меня их просто даже и быть не могло. — И с этими словами он достал из кармана еще один большущий гвоздь и, демонстративно навернув его на палец и превратив, таким образом, в сплошную спираль, положил на стол перед Бабием.

Хозяин кабинета сильно побледнел и заплетающимся языком тихо спросил:

— Так, что, доктор, их… в милицию, что ли, забрали?

— Ну что вы, Жорж Саввич, разве милиция их смогла бы догнать? Нет, эти недостойные элементы оказались чрезмерно впечатлительными. И, насколько я правильно осведомлен, у них дела куда похуже, чем общение со стражами порядка. Одного из них с сердечным приступом, знаете ли, в очень плохом состоянии на скорой помощи только что увезли. А двое других… — он посмотрел в лицо Бабию и после небольшой паузы, прискорбно вздохнув, уверенно заключил, — завтра же днем не иначе как в психической лечебнице должны оказаться.

— В психической лечебнице, говорите? — бегая глазками, переспросил Бабий. — Да, интересно. А откуда у вас такая уверенность в этом, доктор?

Он хотел еще что-то спросить, но в это время неожиданно и резко зазвонил телефон. Хозяин кабинета вздрогнул, потянулся за трубкой и, не удержав ее в руке, выронил прямо на пол. Трубка, глухо ударившись о дерево паркета, замерла, и в ней послышался чей-то мужской голос, который довольно громко спросил:

— Але, Жорж Саввич, это я… Жорж Саввич, что у тебя там за шум?..

Но дальше этот голос не успел ничего договорить, потому что Бабий, словно от испуга, быстро нагнулся вниз, схватил трубку рукой и тут же, еще больше побледнев, резко вскрикнул:

— А-ай!

Он попытался было разогнуться, но с искаженным от страшной боли лицом еще громче закричал и тут же, как подкошенный, рухнул рядом с креслом прямо на пол.

Через некоторое время к зданию филармонии резво подкатила машина скорой помощи. Еще через несколько минут стонущего от сильной боли Жоржа Бабия санитары вынесли на носилках на улицу и, уложив в машину, тотчас же увезли.

У входа на тротуаре остались доктор Гонзаго с Роберто и вахтер Степан Варфоломеевич, который, обращаясь к Гонзаго и сокрушенно качая головой, убежденно говорил:

— Не берег себя Жорж Савлич, ой, батюшка, не берег. Глянь-ка, до такого вот поздна на работе-то пропадал. Разве ж можно так себя изводить?! Не зря ведь в народе-то говорят, что от работы… даже самые здоровенные кони, и те дохнут. Вот. А что уж тут о человеке-то толковать. А народ-то, он, батюшка, совсем… не дурак! Ну, даст-то бог, в скорости поправится наш Жорж Савлич. Он ведь еще годами-то вон какой молодой… А вы как думаете, гражданин хороший?

— Ну что ж… Вполне вероятно. Вполне возможно, — очень витиевато, с бесстрастным лицом ответил Гонзаго, — это ведь, смотря как будут его там лечить…

— По заслугам будут лечить его, по заслугам, — поддакнул вахтер, разглаживая крупными пальцами прокуренные седые усы. — А как же иначе-то? Каждому ведь, батюшка, должно воздаться по его заслугам…

— Ох, и какие же золотые слова вы только что сейчас произнесли, — сверкнув черными глазами, весело улыбнулся Гонзаго, — в самую, что ни на есть, верную точку попали. Исключительно мудрые, а потому и золотые слова, отец! Ну, будьте здоровы, до свидания. — И они вместе с пуделем буквально тут же растаяли в ночной темноте.

В ночь с воскресенья на понедельник двадцатого мая две тысячи второго года в жизни одного большого старинного города произошло знаменательное событие, которое, прошу заметить, наложило сильнейший отпечаток ни мало ни много, а на всю его дальнейшую историю. Дело в том, что в эту тихую майскую ночь, как того и следовало ожидать, в разных частях этого областного центра было расклеено множество рекламных афиш очень прелюбопытного содержания. Настолько любопытного, что иной нормальный и здравомыслящий человек, прочитав текст этого рекламного объявления, мог запросто принять его за очень запоздалую первоапрельскую шутку. А другие граждане и вовсе ничего не могли разобрать. Да и как же прикажете понимать, если черным по белому красивым убористым шрифтом на отличной глянцевой бумаге были напечатаны слова, смысл которых просто не желал укладываться в голове. И это понятно! Но… не будем спешить, а давайте обо всем по порядку…

Рабочий день токаря-универсала одного из машиностроительных предприятий города Петра Васильевича Ландо начинался ровно с семи часов утра. Как и полагается, Петр Васильевич вышел этим безоблачным майским утром из дому заранее, где-то минут за пятьдесят до начала работы, и проследовал на ближайшую троллейбусную остановку, что-то напевая себе под нос. Настроение было отличным. Да, собственно говоря, почему бы ему и не быть таковым, если даже погода радовала чистым голубым небом и щедрым солнцем, а трава и деревья сочной и нарядной зеленью.