Семья Марковиц - Аллегра Гудман

Сьюзен читает программку свадьбы в банкетном зале, тут восседает Мириам в свадебном платье, вокруг нее толкутся двести восемьдесят гостей.

— М-м, — мычит Сьюзен. На ней цветастое платье и широкополая шляпа шляпа, она чувствует, сидит торчком. У нее большая голова.

— Чудо какие вкусные. — Генри стоит рядом — смокинг его еще полнит, — смакует замаринованное мясо с ананасом на палочках. — Я, пожалуй, схожу возьму еще.

— Нет-нет, Генри, — говорит Сьюзен. — Сейчас на невесту будут надевать фату.

— Фату? Это еще что такое?

— Ты не читаешь программку, — укоряет его Сьюзен.

Генри заглядывает в ее программку.

— Мы еще не побывали в зале жениха.

— Мы уже не поспеваем туда, — возражает Сьюзен, но Генри уводит ее в вестибюль.

Тесный вестибюль забит мужчинами в темных костюмах, они толпятся вокруг длинного стола, на котором стоит высокий худощавый Джонатан и, сверяясь со своими записями и стопкой раскрытых томов Талмуда, произносит ученую речь.

— Господи ты Боже мой, — шепчет Генри на ухо Сьюзен.

— Встретимся в банкетном зале, — говорит она.

— Погоди, куда ты? — Генри удерживает ее за руку.

— Генри, — также шепотом отвечает она, — здесь одни мужчины.

Взгляд Генри падает на Эда и Зеэва, оба в смокингах, оба с бутонами белых роз в петлицах, остановились в дверях. Шушукаются, точно капельдинеры во время спектакля.

— Вы слышите, что он говорит? — спрашивает Зеэв. — Я ни слова не слышу.

— Совсем ничего не слышу, — отвечает Эд. — И, по правде говоря, ничуть об этом не жалею.

— Вот как? А я считал, эти штуки по вашей части.

— Почему вы так решили?

— Я-то думал, что Джон нахватался этой ортодоксии от Мириам.

— От моей дочери? Вот уж нет!

— Тогда откуда он ее набрался? Я отправляю сына в ешиву, чтобы он немножко подучил иврит. И что я получаю в результате? Ученого талмудиста. Откуда он набрался этой ортодоксии? Вот что я хотел бы знать!

— Как бы там ни было, — говорит Эд. — Я постараюсь повеселиться на свадьбе, а все прочее побоку.

Зеэв хлопает Эда по плечу.

— Мы думаем одинаково, — говорит он.

Но вот речь закончена, мужчины враз грянули песню. Взявшись за руки, они ведут хоровод вокруг Джона. В танце увлекают его, чуть не придавив Генри к стене, из вестибюля. Сжимая покрепче бокал и китайский овощной рулет, Генри выбирается в банкетный зал.

— Генри, иди сюда, — зовет его Сьюзен. — Поторопись, иначе ничего не увидишь.

Но они так и не видят, как Джонатан, выбравшись из толпы мужчин, встает перед Мириам. Откачнувшись на каблуках, он опускает ей на лицо фату. Тут мужчины снова запевают песню и в танце увлекают Джона прочь. Фотограф рвется еще поснимать Мириам в окружении семьи: братьев — они побрились и припарадились; сестры — та говорит Розе, что во всех этих кружавчиках она — ни дать ни взять, подушечка для булавок; Эда — у него такой вид, точно он силится что-то припомнить. Но Сара пресекает съемки, говорит, что они и так вышли из расписания.

В молельном зале флейта играет израильский вариант песенки на тему «Песни песней», и Мириам идет по проходу, по обеим ее сторонам — Эд и Сара. Гости при ее приближении встают. Генри смотрит, как племянница медленно плывет по узкому проходу, подол ее платья, волнуясь, бьется о родительские колени. И ничего не может с собой поделать, плачет. Сьюзен открывает сумочку, протягивает ему бумажные салфетки.

— Они мятые, но чистые, — шепчет она.

Генри промокает слезы.

— Правда, она — прелесть? — говорит Сьюзен.

— Да, но я не из-за этого плачу, — говорит Генри. — Просто мне вспомнилась наша свадьба.

— Наша была совсем другая, — говорит Сьюзен.

— И все равно я ее вспомнил, — отвечает Генри.

Роза, хоть и сидит в первом ряду, не слышит ни слова. Ее слуховой аппарат барахлит, видимо, она не может его наладить. Слова обряда, звуки веселья, то слишком громкие, то слишком тихие не в диапазоне ее аппарата. Раввин бормочет в микрофон, точно у него каша во рту. Раввин ей сомнителен. Ему лет тридцать, не больше, ну что это за раввин. Роза подметила, что у него даже обручального кольца нет. Какой-то он неосновательный, и вид у него грустный. Возможно, у него была подруга, и он сделал ей предложение, а она ему отказала! Впрочем, это ни к селу ни к городу. У настоящего раввина не может быть таких скорбных глаз. Зато Мириам — невеста до кончиков ногтей. Роза никогда не выбрала бы такое платье, но Мириам оно к лицу. Розе по вкусу более строгий стиль. Без бантиков и рюшечек. И еще она настояла бы на настоящем свадебном марше. Не вагнеровском, нет, но хотя бы на мендельсоновском.

Раввин вручает Джону лампочку, завернутую в салфетку, и Джон давит ее своим черным флоресхаймовским ботинком[171]. Когда оркестр в последний раз заводит клезмерскую мелодию, Розин слуховой аппарат трещит. Семья и невеста с женихом устремляются назад по проходу, и напряжение, не оставлявшее их все утро, отпускает.

Веселить на свадьбе невесту и жениха — мицва, доброе дело, так что пляшите и пойте, разгуляйтесь, куролесьте!

Эд — он за первым столом — уже расправился с куриной грудкой, начиненной пловом из дикого риса. Он встает, обозревает двадцать семь круглых столов, каждый под скатертью персикового цвета. Он чувствует гордость, усталость, ответственность — всё разом. Он — правитель этого персикового царства. Сара встает рядом, стучит по бокалу ложкой, и зал затихает.

— «Как многие из вас знают, — читает Эд заранее написанный текст, — мы с Сарой — родители Мириам. И нам хотелось бы сказать несколько слов об этой молодой паре, союз которой мы сегодня празднуем. Им много дано — они умны, энергичны, целеустремленны, молоды».

— «И они много дали нам, — продолжает Сара: это ее часть речи. — Они подарили нам радость и веселье. И, конечно же, они подарили нам возможность породниться с Зеэвом и Марджори. И мы надеемся и впредь отмечать с вами много-много радостных событий».

Микрофон берет Эд.

— Джон и Мириам глубоко преданы науке и иудаизму, и они могут много дать как друг другу, так и миру. Сейчас время надежд, надежд в самых разных планах. Начало новой жизни для Мириам и Джона, начало новой жизни и для еврейского народа в целом. Время обновления и мира для Израиля. На свете никогда не переведутся скептики, пессимисты и циники, но настало время, когда нам дан шанс, шанс радоваться, шанс строить прочные отношения. Могу сказать одно: мы желаем вам всего наилучшего и в любви, и в жизни. Лехаим.

— Ты отступил от текста, — когда они садятся, говорит Сара. — Там этого не было.