Бездарь. Охота на бессмертного - Василий Горъ

– Отойду на час-полтора. Лежи тут и не уходи, что бы вокруг ни происходило…

Ольга уставилась на меня расширенными от ужаса глазами:

– А что может произойти?

– Когда местные «собаки» почуют мой запах, они начнут подвывать и тявкать. Если какая-то шавка начнет надрываться слишком сильно, могут проснуться аборигены. Соответственно, кто-то из них может выйти во двор и обложить ее большим петровским загибом.

Улыбаться шутке она не стала. Наоборот, закусила губу и нервно кивнула. А когда я повернулся к ней спиной и качнулся вперед, чтобы сделать шаг, вдруг схватила меня за рукав:

– Постой…

Я послушно замер.

– Я… – Она подумала секунд пятнадцать и, кажется, не смогла найти в себе силы, чтобы высказать то, что собиралась. – Ты там не очень долго, ладно? А то я сойду с ума от волнения…

– Хорошо… – пообещал я и ушел в темноту…

…Двигаться в нормальном темпе было в разы легче. Поэтому уже минут через восемь-десять я оказался все в тех же пятидесяти метрах, но уже по другую сторону здания, и занялся изучением еще не осмотренных достопримечательностей. Строений по эту сторону дома было чуть поменьше, чем по ту, поэтому, уложив в памяти все, что можно и нельзя, я отправился на ознакомительную прогулку по деревне.

Как и предполагалось, концерт «по заявкам телезрителей» начался сразу же, как я оказался с подветренной стороны от обитателей первого же двора: мяв самого бдительного шиннаги-ро тут же подхватили его сородичи, и буквально через десять секунд какофония охватила чуть ли не весь домен. Я некоторое время постоял на месте. А когда убедился, что Табаки не лгал и местные сторожевые «псы» действительно приучены атаковать только тех, кто забирается на их территорию, спокойно побрел дальше.

Осмотрел ближайший колодец, порадовался тому, что он сложен из сланцевых плиток, и оставил в нем небольшой «подарок». Потом прошелся по двум ближайшим «переулкам», обнаружил, что они практически не используются местными всадниками в качестве объездных магистралей, и сделал так, чтобы они не могли делать это и далее. Подвесил на нескольких штакетинах потертые полоски тряпок, дабы иметь возможность оценивать направление и силу ветра, и рассыпал вдоль околицы самодельный деревянный «чеснок». А когда закончил, вернулся к уже изученному комплексу строений.

Оглянулся вокруг, закинул за спину винтовку, перебрался через забор, скользнул в проход между двумя хозяйственными постройками и вдруг почувствовал затылком стремительно усиливающийся жар. Еще через миг деревянные стены осветила яркая вспышка, а затем за моей спиной раздался чей-то тихий и страшно довольный голос:

– О, да у нас тут гости!

…При свете дня постоялый двор «Логово керрата» выглядел еще более убого, чем ночью. Крыша здания оказалась покрытой не силикатной или глиняной, а видавшей виды деревянной черепицей. Бревна сруба со стороны сравнительно нового сарая были слегка обуглены и старательно напоминали, что пережили неслабый пожар. Маленькие, подслеповатые окна второго этажа не были затянуты даже бычьими пузырями, а вместо резных ставней закрывались уродливыми деревянными щитами. Хозяйственные пристройки, колодец, забор и всякая мелочевка вроде колоды-поилки для скота, коновязи и т. д. были выполнены в том же стиле. То есть без души и с использованием самых дешевых материалов. Тем не менее весь этот комплекс строений жил полнокровной жизнью: над одним из сараев курился легкий дымок, со стороны второго доносился металлический лязг, из третьего, то ли птичника, то ли голубятни, раздавалось многоголосое птичье курлыканье и хлопки крыльев. А возле пристройки с распахнутыми настежь воротами пара босоногих мальчишек запрягала тэрха.

«Не пять звезд, однако…» – угрюмо подумала Фролова, оглядев все это «великолепие». Потом наткнулась взглядом на выцветшие прямоугольные грязно-серые куски ткани, вывешенные на веревках в дальнем углу двора, догадалась, что это простыни, и ужаснулась: «Блин, а если в номерах водится какая-нибудь живность вроде клопов или вшей?!»

– Эй, пыль[106], хозяина ко мне, живо! – прервал ее мысли надменный голос Табаки.

Старший из пацанов тут же выпустил из рук тяжеленный хомут, который они собирались надеть на мощную шею флегматичного животного, угодливо заулыбался и, поклонившись, огромными прыжками понесся к входу в главное здание. Второй, милостью товарища получивший по босым пальцам массивной деревяшкой, тоже сложился в поясном поклоне. И застыл в этом положении, так как пытался удержать рвущиеся наружу злые слезы.

Посочувствовать бедняге у Ольги почему-то не получилось: да, тощий, как скелет, и на редкость чумазый мальчишка выглядел по-настоящему несчастным. Но он был дома или рядом с домом, а она…

– Ришка, где тебя носит, лоспи ты косорылая?! – истошный женский крик, раздавшийся из распахнутой настежь двери постоялого двора, отвлек ее от воспоминаний и заставил повернуть голову налево. – Протри зенки, слизь ходячая, и принеси мне десяток яиц!

Сразу после последнего вопля в темном зеве дверного проема что-то мелькнуло, а через несколько секунд во двор вылетела зачуханная девица лет двадцати – двадцати двух. Увидев надутого, как индюк, и важного, как какой-нибудь министр, ап-Куерреса, она резко остановилась, подхватила подол сарафана и, засияв от счастья, чуть-чуть присела. Умудрившись не столько поприветствовать заезжего мага, сколько продемонстрировать тощие вислые груди, болтающиеся в невероятно глубоком вырезе.

Тот не отреагировал на этот аттракцион невиданной щедрости, поэтому девица, ощутимо расстроившись, мазнула взглядом по повязке, прикрывающей пустую глазницу, недовольно зыркнула на Ольгу и, разглядев ошейник на ее шее, ошалело вытаращила глаза.

– Че встала, ты, коргулова отрыжка?! – заорал все тот же голос, и местная то ли официантка, то ли «ночная бабочка», оглядываясь на каждом шагу, побежала к птичнику.

Фролова, и без того пребывающая в не самом хорошем настроении, закусила губу и с большим трудом остановила руку, уже потянувшуюся к ненавистной полоске кожи, украшенной замысловатыми рунами.

– Не вертись – накажу! – уловив начало движения, рявкнул маг. А когда она вытянулась по стойке «смирно», удовлетворенно осклабился, потрепал ее по щеке и принялся наводить красоту: поправил локоны, по местной моде свисающие с висков, чуть оттянул вниз вырез платья и заново перевязал узел на выцветшей ленте, заменяющей поясок.

Лапал по-хамски. Не просто задевая грудь тыльной стороной ладони, а периодически тиская ее пальцами, дрожащими от вожделения. К лицу и талии не прикасался, а вот по животу иногда шлепал. Дышал хрипло, периодически сглатывая слюну. И еще обильно потел: на лбу и крыльях его носа появлялось все больше и больше крошечных прозрачных капелек, а ткань «кимоно» вокруг подмышек стремительно темнела.