Абель-Фишер - Николай Долгополов

Могу утверждать: до взрыва нашей атомной бомбы в 1949 году на Западе не имели ясного представления, что у нас эта работа ведется и где что у нас делается. Предполагать могли что угодно. Английские и американские физики отдавали должное нашим — Харитону, Флерову, Зельдовичу… Считали их крупными фигурами. Знали, что советская ядерная физика развивается успешно и какие-то намерения в отношении атомного оружия мы тоже имеем. Но они многое списывали на войну: трудности, безденежье, некогда русским этим заниматься. Первый взрыв нашей атомной бомбы 29 августа 1949 года был трагедией для их политиков и, понятно, разведчиков. По всем статьям проморгали!

А ведь еще к концу 1940 года в нашей разведке, в Москве, уже сформировалась маленькая научно-техническая группа из четырех человек во главе с Леонидом Квасниковым. Инженер-химик, выпускник Московского института машиностроения, он имел представление о ядерной физике. Следил за событиями в этой области и, конечно, не мог не заметить, что вдруг, как по команде, из зарубежных научных журналов исчезли статьи по ядерной проблематике. Идея создания атомного оружия витала в воздухе. Над ней задумывались и в США, и в Англии, и в Германии, да и у нас тоже. Но там дело поставили на государственные рельсы: им занимались специально созданные правительственные организации. В СССР ограничились учреждением неправительственной Урановой комиссии в системе Академии наук. Ее задачей стало изучение свойств ядерного горючего — и всё, а с началом войны комиссия вообще прекратила существование. Между ней и разведкой никаких контактов не было.

Квасников не знал, что есть Урановая комиссия, а в ней и не подозревали, что существует новорожденная научно-техническая разведка. Зато Квасников знал о работах наших ученых, о тенденциях в странах Запада. Вывод: пора браться за атомную разведку! И родилась директива, на которую откликнулся Маклин. Таким было начало. Задания технического профиля резидент в Лондоне Горский передавал уже мне.

— Владимир Борисович, и вы завербовали ученых-атомщиков? Как? Кем были эти люди?

— Ну, не все было так примитивно. Обрабатывая доклад Маклина, я впервые столкнулся с атомной проблематикой, это и заставило меня засесть за учебники. Я принял на связь человека, который пришел к нам сам, без всякой вербовки, желая помочь и исправить несправедливость.

— Коммунист? Борец за социальные права?

— Коммунист, но в войну было не до этих самых прав! Несправедливость, по его мнению, заключалась в том, что от русских союзников утаивались очень важные работы оборонного значения. На первой встрече он с воодушевлением начал мне что-то объяснять, а я лишь имел представление о строении ядерного ядра и, пожалуй, не более.

— Это был Фукс, который потом и выдал все атомные секреты?

— Нет, не Фукс. Совсем другой человек. И спрашивает он меня: «Вижу, из того, что я говорю, вы ничего не понимаете?» Признаюсь: «Ну, совершенно ничего». Мне вопрос: «А как вы думаете со мной работать?» И тут мне показалось, что я выдал гениальный по простоте вариант: «Буду передавать вам вопросы наших физиков, вы будете готовить ответы, а я — отправлять их в Москву». И здесь я получил: «Так, мой юный друг, не пойдет, потому что я хочу в вашем лице видеть человека, который понимает хоть что-то из сведений, которые я передаю, и может их со мной обсудить. Идите в такой-то книжный магазин, купите там американский учебник “Прикладная ядерная физика”, мы с вами его пройдем, и вам будет после этого значительно легче иметь со мной дело». Я тоже иного выхода не видел. Хотя на мне висели все мои заботы, как кружева, но за учебники я засел. И когда этот человек мне сказал, что со мной можно иметь серьезные дела, я был счастлив.

— Насколько понимаю, информация передавалась бесплатно?

— Абсолютно. Он не только сообщал мне технические данные, но еще и втолковывал смысл, чтобы я уразумел, о чем идет речь. Я составил собственный словарик, который страшно пригодился. Термины все были новые, неслыханные. А люди эти не стоили казне ни фунта — народ инициативный, мужественный, считал помощь Советам моральным и политическим долгом. Касается это, понятно, не одних атомщиков. И со всеми людьми, нам помогавшими, отношения были хорошие, чисто человеческие.

— И никто не брал денег?

— Ну говорю же вам. У меня на связи было… немало народа. Правда, не все сразу, а в общей сложности. Но бывало — человек 15–18 в одно время.

— И все были коммунистами?

— Все. Некоторые официально состояли в партии. Многих мы удерживали от вступления: тогда мы были застрахованы от того, что на них падет подозрение и этих героических ребят возьмут под контроль. Когда в Англии, и особенно в США, принялись карать за членство в партии, мало на кого из наших помощников настучали. А в годы войны их спецслужбы не взяли никого. Спасала конспирация. Выбирали людей, которые не выпячивали ни своих взглядов, ни связи с нами. Вот почему — успехи в работе. И я мотался по Лондону с одной встречи на другую.

— Выходит, английская контрразведка за вами вообще не следила?

— Я до сих пор не могу понять, почему они вели себя так пассивно. Хвоста за собой я ни разу не видел, пока однажды не привел его ко мне агент: парень попал в поле зрения контрразведки, за ним стали следить — и вот привел. Единственный случай в моей шестилетней лондонской практике. А специально за дипломатами они не ходили. За военными, за теми, кто носил форму, — да. А я был атташе, штафирка, к тому же и фигура у меня маленькая, щуплая. В нашей профессии очень даже помогает. И, признаюсь, нас тут опять выручил Филби. Кто-то из «пятерки» сообщил: с началом войны наблюдение ослаблено, офицеров мобилизовали, набрали молодежь. Ее, правда, хорошо и быстро учили, однако опыта, сил, конечно, не хватало. Главной задачей, как информировал Филби, было выявление шпионов из десятков тысяч осевших в Англии беженцев. Вот эту публику они потрошили как следует. На нас времени не оставалось. Да и были мы союзниками. С другой стороны, за нами, естественно, наблюдали, посольство расположено было в центре.

— А не приходило в голову: на связи столько агентов, что хоть один да провалится, настучит, и тогда гудбай, товарищ нон грата?

— Мы об этом совсем не думали. Добывать сведения во что бы то ни стало, а на собственную карьеру — плевать. Когда началась война, вообще потеряли счет времени. Больше всего мы беспокоились, чтобы на встречу прийти чистым, чтобы хвост не увязался — вот была главная забота. Тревога, бомбежка, слежка — а мой английский товарищ приходит в назначенное место и еще с информацией. Я-то иду потому, что разведчик, я обязан быть тут, хоть трава не расти. А почему приходит он, рискуя всем? Да я его должен прикрывать, как только могу. Это же святые люди!

— Относительно понятно, почему не попались вы — профессионал. Но как избежали ареста ваши агенты? Их ведь разведприемам не обучали…

— Как вам сказать? Нашими мерками их профессионализм измерить трудно. Но проработал со мной человек шесть лет. Регулярно ходил на встречи, нигде не попался. Значит, его можно смело считать профессионалом.