Выскочка из отморозков - Эльмира Нетесова

Нет, Борька не заложил зэков охране. Обмерив штабели, вскоре ушел с деляны не оглядываясь.

Дед Данила спросил о порядке на деляне, Борис сказал, что зэки стараются, валят лес чисто, без брака.

— Вишь, хошь и анчихристы, а к лесу душу поимели! — улыбался старик. И сказал, что на следующей неделе отпустит Борьку домой до будущего года. — А может, и не понадоблюсь. Как жизнь сложится. У тебя теперь ломка идет. Может, наладится кровь. Ну, коли сбой почуешь — сухость во рту, мигом ко мне беги.

Борис так обрадовался, что скоро уедет из леса насовсем, что безропотно помогал деду во всем, о чем бы тот ни попросил. Даже жене его Дарье помог нарубить капусту на посол. И теперь подолгу разговаривал с Данилой вечерами.

— Что я сказываю, слухай! А уж сгодится иль нет, сам решай.

Борька подсел поближе.

— Так вот, ежли жить хочешь здоровым, не лезь, где вся служба на колесах. В армию приходят здоровыми мужики. А уходят с ней — развалины. С добра ли? Там всяк день как последний! Не то жить, выжить мудрено. Коль сам себе не нужен, ступай туда, но ко мне — ни ногой. Я не хочу впустую лечить. Военные все с виду здоровы. А копни внутрь — сплошные болячки. Оно немудрено! Глянь, как они живут и что едят. У меня и пес перловку не станет жрать даже по голодухе. А военные на той каше всю жизнь сидят. Никаких жиров и путевых харчей! Свежего мяса не видят, единая тушенка да сухари, те, что от Первой мировой войны остались.

— Дед, ну откуда знаешь? Ты ж когда служил?

— Я не брешу, Бориска! Довелось недавно лечить двоих. Их с Чечни комиссовали. Один при чине, другой — совсем мальчишка — солдат. С ранениями и увечьями воротились в семьи. Тот, что при звании, ранен в плечо. И в ноге осколков с полведра. Ногу ему хотели отрезать, а он не дал. Ко мне его привезли. Ногу спасли. Осколки вынули, но натерпелся человек боли сверх меры. Аж сердце заклинивало. Но теперь уже ходит, не хромает. А вот плечо еще беспокоит. Рука плохо двигается, жизни в ей мало. Что-то просадили пулей. Ну а я не хирург. Все возможное сделал. Теперь уж как есть живет. Пенсию ему определили копеечную. Я присоветовал дачу заиметь, с участком. Он послушался и теперь доволен. Говорит, что если б заново жить довелось, никогда не стал бы военным. А враз в лесники подался б. Нынче даже пасеку заимел. Свой мед качает. Веришь, пенсии хватает мужику. От него, раненного, баба ушла. Оно понятно, зарплату перестали платить большую. Ну а нынче, когда он ожил, та гадость в обрат запросилась. Мол, прими взад, а он не хочет. Понравилась воля и новая жизнь, без командиров военных и домашних. Аж улыбается и плачет, когда слышит соловья! Раньше на это время не находил, теперь душу чистит трелями и спит в саду, серед цветов, оттаивает душой и сердцем…

— А второй? Солдатик живой? — спросил Борис.

— Пал Палыч? Ох и золотой парнишонок! В самом деле — рыжий, как подсолнух! Его и отец, и мать с пеленок звали цыпленком. У него не только волосы и конопушки, даже глаза рыжие! Ну чисто лисенок! Такой же хитрый, проворный рос, я его смальства знал. Хороший малец, уважительный, бойкий, в меру бедовый, озорной. И невесту себе сыскал такую ж в соседней деревне. Долго они любились, но забрали Пал Палыча. В армию. Обещали в Москве оставить служить. Да где там? Не поимели сердца к парнишонку, в Чечню закинули. Он старикам своим писать боялся. Шутейное ли дело им про такое горе узнать? Но штамп с письма куда денешь? Не сотрешь и не вырвешь. А и невеста прознала. Погоревала по живому, с другим задружилась. Пал Палыч три месяца без царапины прослужил. Мать и все сестры за него молились всякий день. И Бог слышал их, оберегал мальца. Но тут выискался дружок-паршивец из своих, деревенских, и прописал Пал Палычу в Чечню, что невеста разлюбила и ждать перестала. Наш рыжик вмиг сник. Ненужной ему показалась жизнь, перестал ее любить и беречь себя, начал смерть искать. А на войне она завсегда с солдатом об руку, надежней невесты ждет, нигде одного не оставляет. Вот и забыл Пал Палыч про осторожность. И… попался на том. Хорошо, что не в середку взрыва, срикошетило по ем, а и того хватило по горло. Вся грудь и живот в осколках. В голову попало. Его счастье, что отбросило взрывом к забору. Иначе насмерть могло изрешетить. Контузило сильно. Ну что там говорить, если в госпитале почти полгода пролежал. Всего заштопали, а не все осколки взяли. Его списали из Чечни и привезли с сопровождающим. Вот тут Пал Палыч и сказал, как все приключилось с ним. Возвращался он со взводом из бани. Ну и шлепал бы в казарму, так отпросился у взводного сигарет купить, аккурат мимо базару шли. Покуда про невесту не знал, не курил. А тут как назло. Только сигареты сунул в карман, выскочил из магазина, оставалось за угол свернуть и нагнать своих, а тут взрыв, прямо посередке, под прилавком примостили.

Полно людей было в то время. Нашего как зашвырнуло, до самого госпиталя, пока глаза не промыл, ничего не видел. Весь в крови, в грязи, в пылище, ребята боялись, что не выживет он. Но повезло. В госпитале из него осколки всю ночь тянули. А потом здесь, у меня, восемь вытащили. Мелкие, но очень острые, опасные. Так я все не верил, что не осталось в нем железа. На голове, на животе и шее много шрамов. Да и сам рыжик изменился. Разучился смеяться и заикаться стал. Особо когда злился, не поймешь что говорит. А уж какой веселый парень был, солнечный, добрый; все война отняла, седым его сделала. Дома не враз признали.

— А невеста к нему вернулась?

— Заявилась. Да он ее видеть не схотел. Закрыл дверь прямо перед носом девки и сказал ей, что схоронил любовь свою в Чечне. И теперь об ней вспоминать не хочет. Так вот Пал Палыч все мне просказал про жизнь солдатскую на войне. Не приведись такое испытать никому больше. Будь она проклята, эта война! Слаб тот правитель, что не умеет ее остановить. Война отбирает у всех единое, самое дорогое — жизнь. Победа иль погром не стоят и капли крови. Я за свой век много чего испытал и видел. Но ни одно горе не сравнится с войной. А потому сказываю, что и тебя мамка родила для жизни, Зачем надо от ей в погибель соваться? Иль ты дурней всех?

— Дед! Пока я буду учиться, война закончится!

— Дурак! В Чечне она долгой будет. Все, кто там побывал, так сказывают. А ты не умнее обожженных. Им, видавшим все своими глазами, многое понятней, чем нам.

— Не обязательно в Чечню меня пошлют.

— Совсем мозгов нету. У нас же как генералов делают теперь? Продыши Афганистан, потом Чечню! Если у тебя еще остался в запасе порох — сунут в Абхазию. Коль и оттуда вернулся — пихнут в Югославию, ежли и снова на своих ногах воротился — тогда уж прямой путь в генералы! Без того не видать на погонах ни звезды, ни лычки! И одно знай! Быстрей, чем получишь звезду, можешь потерять голову, а без нее тебе уже никакое звание не надо. Вон как Пал Палыч! Его мать попросила луку с грядки нарезать, он подошел и в голос взвыл. Грядка могилой показалась. До вечера еле выходили человека. Не все пережитое он про- сказал, что-то в заначке оставил. Оно болит…

Борька шел на деляну задумавшись. Что и говорить, рассказы Данилы оставили свой след в душе, и парнишка всерьез заколебался в выборе. Но стал вопрос: «А куда податься?»