И всё, что будет после… - Наталия Новаш

Когда глаза привыкли, следователь понял, что и в самом деле потолка не было, а лишь высокий купол двускатной крыши, – видно, хата стояла к озеру торцом – и сквозь щели сверху сочился свет. И вдруг подался под ногами пол, чуть-чуть заходили под каблуком заскрипевшие доски, и гулко отозвалась на стук скрывавшаяся пустота.

– Погреб! – прошептал Жора. – Под нами – погреб! Ищи кольцо! – Он сел на пол и принялся шарить ладонью по пыльным, шершавым доскам, и когда отыскал железное литое кольцо и приподнял крышку, – затхлостью дохнула на него тёплая чернота погреба, и почувствовался холодок в спине.

Первым он пропустил Фиму, и лестница благополучно выдержала. Георгий Сергеевич держал крышку, пока спутник спустился. Над собой – приходилось держать самому. Ощущая рукой её пудовую тяжесть, он взялся левой за верхнюю планку лестницы и почувствовал, как старое дерево затрещало… и тогда, резко пригнув голову, вжав её в плечи, отпустил обе руки и попробовал как можно скорей опуститься подальше вниз, но под грохот хлопнувшей сверху крышки погреба ощутил, как проламывается ступенька, нога его летит в пустоту, а сам он летит на Фиму.

– А-а-ааа! – раздался в ушах вопль товарища, треск ломавшихся под ними досок пола, на который они угодили всей своей тяжестью, и тот не выдержал.

Он пробовал оттолкнуть от дыры спину спутника в мокрой, выскальзывавшей плащ-палатке, хватаясь другой рукой за надлом доски, но та, трухлявая до невозможности, обламывалась, как лёд в полынье.

«Ловушка» была с двойным дном! Жора чувствовал, что летит!.. Только, куда? В бездну, в такой глубины колодец, на дно которого живыми не приземлишься… Боль. Удар. Адское пульсирующее солнце пронзило тело. Чёрная воющая дыра затягивала в себя Жору, вместе с солнцем падавшего в эту тьму. Мир сделался чёрным, время остановилось, и он увидел себя летящим по этому чёрному и бесконечному, ведущему вниз туннелю…

Когда Жора пришёл в себя, он не смог ещё открыть глаз, но понял, что лежит на земле. Земля, а точней, песок под его ладонью, был сырой и холодный. «Может быть, это могила? Может, я заживо похоронен? Может, это уже…тот свет?» – мелькнуло в голове всё сразу. Но разбитая ладонь горела. Он смог ею пошевелить. Другая рука и грудь оказались придавлены какой-то тяжестью. Жора вытянул свободную руку и нащупал сантиметрах в тридцати от себя каменную кладку стены. Попробовал сбросить то, что давило грудь, и ощутил под пальцами мягкое, скользкое и живое… Не сумев побороть отвращения, он содрогнулся, и тогда кто-то жалобно застонал ему прямо в ухо. Это был стон Фимы! Ну, конечно, же, это была его рука, завёрнутая в мокрую прорезиненную плащ-палатку, а на груди лежала Фимина голова, и сам он был жив!

Удалось наконец открыть глаза, но можно было этого не делать! Вокруг была полная, непроницаемая темнота. Однако, не абсолютное безмолвие…

Пораскинув мозгами, Георгий Сергеевич заключил, что всё ещё не так уж плохо, что оба они угодили в какое-то подземелье, находящееся под полом погреба. Ветхие доски не выдержали и проломились, а при падении Фима угодил на него, что явилось для Фимы спасительным обстоятельством! Для самого же Жоры спасительным обстоятельством оказалось то, что, как выяснилось прошлой ночью, человеком он уже не был и законы человеческой физиологии на него не распространялись… При иных обстоятельствах падение закончилось бы совсем иначе, на дне погреба были похоронены бы два трупа, а статистика насчитала бы ещё двоих без вести пропавших: на доске «Их разыскивает милиция» появились бы два новеньких портрета. Жора даже мысленно усмехнулся и попробовал перевернуть Фиму. И вот радость! И собственные кости были целы, и у того, к счастью, не оказалось серьёзных ушибов! Удалось усадить, прислонив его к стенке, где можно было стать в полный рост, а сам Жора отправился на разведку по узкому подземному ходу, в который они, собственно, так неожиданно и угодили. Следователь даже решил не зажигать имевшийся в кармане фонарик.

Двигаться можно было только ползком, и только в одну сторону. Вспомнив, что погреб был примерно посреди сеней, и прикинув, как и куда они должны были упасть, Жора решил, что ход должен вывести его не к озеру, а во двор с другой стороны дома, то есть на восток.

Скоро впереди забрезжил свет. Жора увидел вверху, метрах в двух над своей головой вертикальную щель неплотно прикрытой двери.

К двери вели различимые в полутьме ступеньки. Когда он толкнул открывшуюся наружу дверь и та скрипнула и распахнулась, красный вечерний свет заставил его зажмуриться. Сердце забилось, он сделал глубокий вдох, он вдохнул чем-то резким пахнущий воздух и замер с открытым ртом… Сперва он подумал, что провёл в беспамятстве целые сутки, и это вечер следующего дня, потому что в розово-алом небе не было сейчас ни облачка и от дождя тем более не осталось никакого следа… А потом… потом решил, что это, может быть, летаргия? И что прошло десять или двадцать лет! Не было заросшего сада и сухих яблонь, и старой груши с мёртвыми сучьями, которую они заметили сразу, обследовав двор с другой стороны дома. И не было некошеной травы по пояс… Трава была подстрижена очень коротко. Это был ухоженный роскошный парк, и на зелёной лужайке с живописно рассаженными деревьями – на всём этом огромном газоне, раскинувшемся до самого леса – пестрели поляны цветов. Они пестрели яркими разноцветными пятнами, словно мазки на абстрактной картине – не клумбы, не грядки, а неправильной – вольной формы цветочные острова. И там, за этими островами, у старых сосен стоял дом из дикого камня, увитый плющом и плетьми виноградника… и за домом на острые верхушки ёлок далёкого леса ложилось огромное красное вечернее солнце. И тут-то наконец Жора понял, что это всё-таки сон, потому что даже через тысячу лет солнце, садящееся на востоке, может быть только сном! Но ему хотелось смотреть и смотреть этот сон и не просыпаться…

Вдруг сзади раздался грохот и страшный треск, и Жора невольно оглянулся на эти звуки. И вновь замер – сзади была полная темнота. Он снова шагнул за дверь и тут понял, что выходит из погреба – это была не хата! Дом был дальше, а тут – просто выход из подземного погребка под маленькой деревянной крышей, а там, на берегу, вблизи дома, помяв живописные кусты с белыми шапками цветов, разбился планер, видимо, потерпел крушение, и голова Пепки вынырнула из-под обломков. Потом появился он сам – на корточках, в рваном комбинезоне цвета грязи. Рукав рубашки висел клочьями…

Пепка встал во весь рост, отряхнул грязь с колен и замер, прислушиваясь к чему-то. Жоре тоже послышался какой-то далёкий гул, топот – словно бежало стадо.

Также прислушиваясь, Пепка повернулся к Жоре спиной и испуганно, как показалось следователю, глядел на озеро, вид у него стал какой-то жалкий и виноватый. А там, на другом берегу, творилось что-то совсем непонятное. Тучами летели птицы; как потревоженный пчелиный рой, вспархивали всё новые с ближайших деревьев, а через бор шагал лохматый невиданный великан – с головою выше сосен, и сосны качались, как камышинки, распугивая птиц и зверей. На луг из леса выбежали два оленя. Они метнулись к озеру, у воды остановились и тотчас же понеслись вдоль берега, огибая лес. И сразу же за оленями повалили из лесу звери: рыжие лисицы и зайцы, юркие белочки-легкохвостки, дикие кабаны с выводком поросят… Вышел из леса и великан, переваливаясь на ходульных ногах и делаясь меньше ростом с каждым шагом, он нёс в руках две какие-то палки, сбитые планочками друг с дружкой. Озеро он перешёл запросто, на середине оно было ему по пояс, и палки он нёс под мышкой, как ракетки от бадминтона, но приблизившись совсем к берегу, ростом стал с малого карлика, вода была ему по шейку, и то, что держал он обеими руками над водой, оказалось обыкновенной лестницей – даже огромной для такого коротышки.