Эволюция всего - Мэтт Ридли

Как и во времена Августа и подчиненных ему легионов, монополия государства на производство и использование вооружения не афишируется, но существует. Многие американцы обеспокоены тем, что в частных руках находится слишком много оружия, но что они думают о вооруженных представителях власти? Недавно правительство США (не вооруженные силы!) приобрело 1,6 млрд партий боеприпасов – достаточно, чтобы пять раз перестрелять все население страны. Управление социального страхования заказало 174 тыс. партий экспансивных пуль. Оружие имеют служащие Налогового управления, Департамента образования, Бюро по управлению землями и даже Национальной администрации по океану и атмосфере.

Когда в августе 2014 г. в Фергюсоне, пригороде Сент-Луиса, вспыхнули беспорядки, многие были шокированы тем, что полиция прибыла в бронированных машинах, в униформе и с оружием и больше напоминала армейское подразделение, чем силы правопорядка. Сенатор Рэнд Пол в журнале Time прокомментировал, что федеральное правительство стимулирует милитаризацию полиции на местах, фактически финансируя создание муниципальным правительством «маленьких армий». За год до этого Эван Берник из неправительственной организации «Фонд “Наследие”» выказал обеспокоенность по поводу того, что Министерство национальной безопасности выделило американским городам средства для антитеррористической деятельности, так что муниципалитеты могут покупать бронированные машины, пистолеты, бронежилеты и даже самолеты. И Пентагон действительно снабжает полицию военным оборудованием, включая танки. Журналист Washington Post Рэдли Бэлко подметил размывание границ между полицией и военными в «войне» с наркотиками, бедностью и террором. Полиция стала напоминать оккупационную армию, которая воспринимает граждан собственной страны в качестве врагов. Сенатор Пол считает, что милитаризация сил закона в сочетании с исчезновением гражданских свобод является очень серьезной проблемой. Впрочем, проблема эта совсем не новая, она была знакома еще основателям американского государства, противившимся маршу «красных мундиров» по улицам американских городов.

Либеральные левеллеры

Таким образом, правительство начинается с рэкета. Вплоть до 1850-х гг. считалось само собой разумеющимся, что свободные и прогрессивные личности с недоверием относятся к правительству. От Лао-цзы, критиковавшего диктаторский дирижизм конфуцианского государства, в котором «законов и правил больше, чем волос у буйвола», до санкюлотов 1789 г. все, кто хотел улучшить жизнь бедноты, видели в правительстве врага. Правительство воспринималось как паразит на спине трудящихся, который тратит отнятые у народа деньги на войну, роскошь и насилие.

Как говорил лорд Актон, «беда заключается не в том, что какой-то класс не способен править. Никакой класс не способен править». А позднее политик Майкл Клауд вторил ему: проблема не в том, что кто-то злоупотребляет властью, а в том, что кто-то имеет власть злоупотреблять.

Церковь в Берфорде (Оксфордшир) – место сбора людей самого левого толка. Именно здесь в 1649 г. Оливер Кромвель взял в плен трехсот мятежных левеллеров[51] и казнил троих за отказ отречься от своих идей. Сегодня многие воспринимают левеллеров как первопроходцев – первых социалистов, призывавших к равенству, коммуне и революции. Однако, как утверждают член Европейского парламента Даниэль Ханнан и член парламента Великобритании Дуглас Карсвелл, это противоречит истине. Сегодня мы назвали бы левеллеров либертарианцами или классическими либералами. Они ратовали за частную собственность, свободу торговли, низкие пошлины, ограничение функций государства и свободу личности. Их врагом была не торговля, а правительство. Они приняли участие в мятеже, обезглавили короля, но потом были разочарованы тем, что коррумпированные и самодовольные члены парламента отказывались проводить новые выборы и сохранять старые экономические привилегии, которые левеллеры считали своей врожденной прерогативой. При этом лидер левеллеров считал себя мессией, которого Провидение избрало на роль нового тирана. Расхождение с Кромвелем объяснялось тем, что они не хотели участвовать в его религиозном и этническом крестовом походе против ирландцев, но их либертарианство было политическим, экономическим и личным.

В 1649 г. в манифесте под названием «Народное соглашение», составленном находившимися в лондонской тюрьме Тауэр четырьмя лидерами движения – Джоном Лилбёрном, Уильямом Уолвином, Томасом Принсом и Ричардом Овертоном, – было выдвинуто требование, чтобы политиков лишили возможности повышать налоги и ограничивать торговлю. Сегодня от левых редко услышишь подобные требования:

«Они не должны иметь возможность создавать законы, ограничивающие или препятствующие торговле с любыми заморскими странами, с которыми любой может свободно торговать».

Стоит ли удивляться, что левеллеры в почете у современных сторонников свободной торговли от Фридриха Хайека и Мюррея Ротбарда до Ханнана и Карсвелла.

Торговля как повивальная бабка свободы

К концу XVII в. европейские государства создали централизованные бюрократические правительства, основная функция которых заключалась в поддержании порядка – тот самый Левиафан Томаса Гоббса. Но после Английской, Американской и Французской революций возникла идея, что правительство должно быть либеральным, ограниченным в своих действиях и подконтрольным «народу».

До 1850 г. никто не сомневался в непосредственной связи между свободой торговли, ограничением правительственной функции и низкими налогами, с одной стороны, и победой над бедностью и избавлением от бед страждущих, с другой стороны. На протяжении XVIII в. защитники политики laissez-faire – люди, считавшие свободный обмен товарами и услугами лучшим способом повышения общественного благосостояния, – были политическими левыми. Виги 1688 г., мятежники 1776 г.[52] и вдохновлявшие их мыслители от Локка и Вольтера до Кондорсе и Смита были радикальными прогрессистами и либералами, выступавшими за свободу торговли и ограничение полномочий правительства (Вольтер, кстати говоря, заработал состояние на торговле зерном). Тогда не имело смысла утверждать, что государство – механизм достижения свободы и прогресса. Вспомним, что в то время государство не только требовало монопольного права на применение силы и регуляцию торговли, но предписывало вероисповедание, устанавливало цензуру речи и печати и даже вводило регламент в одежде в соответствии с социальным статусом граждан. Но это еще не все. Как указывает Стивен Дэвис, в XVIII в., особенно в Германии, родилась идея «полицейского государства», когда каждый гражданин является слугой своего государства. Король Пруссии Фридрих Великий сам себя называл первым слугой государства – с одинаковым акцентом на словах «слуга» и «первый». По этой причине радикалы, ратовавшие за свободу торговли и услуг, одновременно ратовали за свободу мысли и действия.