Мика и Альфред - Владимир Кунин

…и в абсолютной тишине приколол эту медаль к бумажному портрету министра обороны. Точно под всеми орденскими планками министра.

— Вольно!.. — рявкнул Мика.

Но тут силы его покинули, и он рухнул На эту же койку, с которой только что «награждал» Булганина. И тут же под общий хохот захрапел на всю землянку…

… Под утро, когда все уже спали и в землянке было более чем прохладно, Мика, наверное, достаточно протрезвевший во сне, уже не храпел, а, завернувшись в два одеяла, спокойненько спал на той же койке, на которую рухнул еще с вечера.

Портрета Булганина с Микиной медалью над койкой не было…

Мику разбудил сильный жесткий толчок в бок. Мика с трудом открыл глаза и увидел нависшую над собой могучую фигуру сотрудника Особого отдела полка старшины Шмуглякова.

Шмугляков держал в руке Микин пистолет «ТТ» в кобуре с поясным ремнем, тыкал им Мике под ребра и гундел над ухом:

— Поляков, подъем!.. Лейтенант Поляков, подъем, кому говорят?! Давай, давай, открывай зенки! Майор Кучеравлюк вызывают…

— А не пошел бы ты вместе со своим майором подальше, а, старшина!.. — сонно проговорил Мика и снова завернулся в одеяло. — Положи мою пушку на место и вали отсюда, а то я сейчас всю эскадру подниму!..

Но старшину ЭТОГО ОТДЕЛА в сорок седьмом году не мог испугать никто! Шмугляков положил Микин пистолет к себе в карман куртки, рывком поднял лейтенанта М. Полякова с койки, одной своей огромной лапищей зажал ему рот, второй аж до хруста заломил руку за спину и потащил его к выходу из землянки в одной гимнастерке, шароварах и «унтятах» — в предутренний тридцатиградусный мороз…

На счастье, за всем этим одним глазом из-под одеяла с соседней койки наблюдал Микин стрелок-радист Леха.

Как только за Шмугляковым и Микой захлопнулась дверь, Леха вскочил, растолкал своего штурмана младшего лейтенанта Алика и без соблюдения малейшей субординации забормотал ему прямо в его бессмысленные ото сна глаза:

— Алик! Алька, проснись!.. Мишку, нашего командира, «особняк» увел! Алик, е-мое! Проснись, тебе говорят!..

— Что?… Что делать?!

Алик очумело вскочил, стал суматошливо натягивать на себя меховой комбинезон и унты. И случайно увидел, что над пустой койкой, откуда увели Мику, нет портрета Булганина…

— Гляди, Леха!.. — прошептал Алик и показал на то место, где еще вчера висел портрет с настоящей медалью Мики Полякова.

— Все… Пиздец! — потерянно проговорил Леха. — Кто-то отволок эту херню «особнякам» и стукнул на Мишку… Проститутки дешевые! Бежим к Вась-Вась Шмакову! Теперь только на «Героя» надежда…

… Небольшая землянка Особого отдела была разделена занавеской на две половины. Одна половина — для личных нужд сотрудников отдела, вторая — для служебных. Здесь допрашивали, писали рапорты, читали доносы, строчили сводки в свои главные управления, тайно принимали информаторов…

По другую сторону занавески спали, жрали, гадили в ведро, чтобы не выходить, как все, на мороз к общественной уборной. Проще потом ведро вынести… Короче, жили за занавеской.

А по эту сторону, вот как сейчас, не зная ни дня, ни ночи, не покладая рук, не смыкая всевидящих глаз, работали. Не за совесть, а за сумасшедший, парализующий страх…

— Ну вот!.. — радостно сказал майор Кучеравлюк. — Наконец-то! Наконец-то мы увидели твое истинное лицо. А то все: «Поляков! Поляков… Он такой, он сякой, он немазаный!» А что этот самый Поляков — элемент чуждый и вредный, я бы даже сказал, антисоветский!.. — это почему-то никто, кроме нас, не видит! Или не ХОЧЕТ видеть?!

На столе у майора лежали письменное донесение и портрет Булганина, проткнутый юбилейной медалью Мики Полякова.

Напротив Кучеравлюка на стуле со связанными сзади спинки стула руками сидел синий от холода Мика в одной гимнастерке и «унтятах».

В этой неравной схватке силы распределились следующим образом: лейтенант Поляков был УЖЕ трезв, а майор Кучеравлюк ЕЩЕ пьян. За занавеской раздавался похмельный храп с тоненькими всхлипами старшего лейтенанта Пасько, там же выпивал и закусывал старшина Шмугляков.

Время от времени, что-то жуя своими огромными акромегалическими челюстями, он выглядывал из-за занавески, убеждался, что допрашиваемый ведет себя как положено, и снова скрывался в отгороженной половине.

— Итак… — Кучеравлюк ткнул пальцем в портрет Булганина и спросил: — Что ты хотел ЭТИМ сказать?!

Тут Мике сразу же вспомнился Каскелен, детдом для трудновоспитуемых подростков, плакат, который он рисовал тогда к какому-то празднику, и чахоточный директор детдома: «Здесь висят портреты членов Политбюро ЦК ВКП(б), а он при них КУРИТ?!»

Мика промолчал. А Кучеравлюк, не стесняясь его присутствия, налил себе полстакана водки «Заполярная», выпил, утерся, ковырнул вилкой в открытой банке засохших рыбных консервов, но есть не стал, а продолжил допрос:

— А теперь спрашивается: кто мог совершить такое подлое деяние? Отвечаю: только НЕРУССКИЙ человек!..

— Товарищ майор!.. — злобно прервал его Мика. Вот тут майор Кучеравлкж не выдержал и сорвался:

— Я тебе, еврейский выблядок, не «товарищ»!!! Я тебе…

Тут Кучеравлкж запнулся. Он не знал, кто он для этого паршивого лейтенантишки — Хозяин, Судья, Палач?… Он был так злобно счастлив, что наконец-то может сломать хоть одного ненавистного ему представителя этой недострелянной Вышинским, этой недобитой, сами знаете кем, омерзительной прослойки общества, неизвестно каким путем затесавшейся в славные армейские ряды!

На крик майора из-за занавески вышел жующий Шмугляков. Засучил рукава гимнастерки, спросил начальника:

— Будем «оформлять»?

— Погоди, Шмугляков!.. Успеем… Куда он денется?! Интеллигент вонючий… Я хочу, чтобы этот враг народа ответил, как он сумел пролезть в комсомол?! Вот что я хочу знать! Кто способствовал?! Кто рекомендовал?!

«Господи… — думал Мика. — Неужели это никогда не кончится?… Ведь уже третий год, как войны нету!.. Неужели за это время так ничего и не изменилось?!»

— Я тебя спрашиваю, Поляков, как ты оказался в комсомоле? — закричал майор Кучеравлюк.

Вот когда у двадцатилетнего лейтенанта Михаила Полякова, одного из самых смелых летчиков полка, владеющего такой отточенной техникой пилотирования, которой могли бы позавидовать даже старые фронтовые асы, вдруг в глазах возник алма-атинский следственно-тюремный изолятор, два местных энкавэдэшника — Виктор Иванович и Коля, играющие перед ним, одиноким пятнадцатилетним пацаном, свою гнусненькую пьесочку, где в последнем акте, под занавес, ему вручался этот дурацкий комсомольский билет с фотографией, выдранной из уголовного дела. Потому что после той «школы», куда они его определили, сдохнуть нужно было обязательно будучи членом ИХ комсомола!..

Вот когда Мика со связанными за спинкой стула руками неожиданно почувствовал давно, казалось бы, забытую им головную боль!