Ярое око - Андрей Воронов-Оренбургский

Меж тем передовые, в их числе князь Мстислав, всё далее отрывались от своих.

...Широка, беспредельна Дикая Степь, никем не измерена. Довольно в ней звериных троп и проследков... Но глаза князя — орлиные глаза, а чутьё его — чутьё льва. Такой, как он, и с завязанными глазами отыщет врага.

Внезапно сквозь стекло слёз, надутых ветром, он увидел перед собою высокий курган, а на нём молчаливую цепь всадников. Лучи полуденного солнца контрастно высвечивали каждую складку их синих длинных одежд, чешую железной брони, хвостатые шлемы и лепестковые наконечники копий. Воины — их было не меньше двухсот — сидели на низкорослых, крепконогих и долгогривых конях.

Среди прочих выделялся гордой осанкой стройный, весь покрытый стальными латами всадник. Молодой, с угрюмым лицом, чёрными немигающими глазами и узкой чёрной бородой, он восседал на высоком кипчакском жеребце.

Чувствуя запах близкой крови, скакун под ним заартачился, высоко задирая сизогубую морду. Джэбэ хватил плетью по дрожащим раздутым ноздрям. Конь заплясал, сдерживаемый сильной рукой господина, и, повинуясь узде, часто переступая, пошёл боком к обрывистому краю высоты.

...И тут их взгляды встретились. Взгляды двух непримиримых врагов. Мстислав Удалой вдруг почувствовал в этих непроницаемых змеиных глазах, перерубающих, как булат, встречный взгляд, смертельный вызов.

— Вон он, пёс! — Скулы князя зарделись, что гроздья рябины. — Ишь, смотрит как зверь! Морда тугарская! Братья, возьмём на мечи злодыгу! — Князь, вздувая жилы на шее, опалил своих молодцов взглядом. — Их на щипок больше нас! Не убоимся!

И, не бросая более слов, Удалой с места остервенело сорвался как ветер. Алый плащ и стальной шлем с золотой насечкой отчётливо были видны в бурой прорве степи.

— Алыб-барын![242] — Джэбэ оскалил по-волчьи белые клыки плотных зубов и вскинул копьё с чёрным конским хвостом на конце. — Урагш! Урагш!

Однако две сотни тургаудов за его спиной даже не шелохнулись. Вместо них из-за кургана, как камень, выпущенный из пращи, вылетел отряд монголов под предводительством тысячника Тынгыза и с диким воем помчался на русский разъезд.

...Одному Богу известно, как Мстиславу удалось вырваться из татарских когтей. Но, видно, крепки были молитвы суженой князя, любящее сердце коей ни на минуту не забывало о нём... А может, то был ангел-хранитель?.. Да только вовремя зоркая охрана углядела беду и, взяв в железное кольцо неистового князя, увлекла его вспять...

— Ты всё равно будешь мой... — На плоском бесстрастном лице затаилась зловещая улыбка; в подсинённых узких миндалинах глаз билась врождённая ненависть.

Утихла сеча. Русские, обременённые перегруженными повозками с убитыми и ранеными, отошли на свои рубежи. Полуденный зной, духота и мглистое марево дрожали над хрипатым, стонущим полем. На оловянной синеве неба загустели чёрные полудужья траурных крыльев стервятников. Их неслышные хищные тени заскользили по колышущемуся серебру неотразимо сияющего ковыля, усеянного трупами воинов и лошадей...

...Отряд князя Мстислава Галицкого давно исчез в лабиринтах ноздреватой равнины, но Джэбэ продолжал провожать его мысленным взором. Но видел нойон не спины русских витязей... Он кожей чувствовал ту огромную силу духа врага, которой была пропитана неведомая монголам христианская Русь.

Он вновь, как наяву, узрел тёмное золото развевающихся хоругвей и «хвостатые» треугольники пурпурных стягов, в мятежных складках которых грозно сверкали глаза главного бога урусов. На какой-то миг бесстрашному Джэбэ Стреле почудилось, что он даже слышит его строгий глас, парящий в воздушных стремнинах ветра.

— О, Великий Сульдэ! Путеводный беркут Военной Тропы! Не оставь монголов! — полководец воздел руки к багровеющему небу. — Если они все такие, как этот конязь Мастисляб... горе нам! Тяжело придётся Кагану... Это не дзиньцы и не кипчаки, это не персы и не арабы... Они выкованы из стали. О, Небо! Убереги нас. Знаю, ты даёшь победу своим детям согласно их мужеству. Я обещаю приложить всё наше усердие, чтобы поразить врага мечом бесстрашия! Разве кто-либо сможет устоять против ярости праведных сынов Чингизхана, отдающих свою жизнь за священные слова его «Яса»?! Клянусь: мы не изменим заветам предков! Мы будем убивать врагов везде, где их найдём, и будем гнать этих баранов под нож Потрясателя Вселенной! О, великий в гневе Сульдэ! Дай нам победу над хрисанами!

...Джэбэ тронул коня, начал спускаться с кургана. Время было соединиться с главными силами орды.

Ехавшие с его сотнями шаманы ударили в седельные барабаны, затянув заклинания:

Князь Мстислав Галицкий выровнял крепкой рукой ступь коня, сбивавшегося на рысь, продолжил объезд дозоров.

Ночь обещала долгожданную передышку от зноя. Колючий суховей тянул с татарской стороны. Небо хмурилось. Бельмастая луна ощупкой всходила на небосвод.

За обитыми железом повозками сумеречной лиловой синью дымилась равнина. Стоял тот предночной час, когда размываются очертания, краски, размеры и расстояния; когда ещё дневной отсвет жив, но тени умерли, всё окрест уже сделалось бледным, немым и безжизненным — кажется нереальным и зыбким; и даже запахи в сей час как будто утрачивали свою терпкость и имели трудноуловимые, приглушённые оттенки.

Да, так обычно бывает в предночной, задушевный час... но только не на поле брани, где каждый аршин пропитан кровью и стоном.

...И чем больше князь объезжал застав и «покоищ»[244], тем крепче суровел его взор, тем жёстче твердело лицо — притихшая равнина, изглоданная, изрытая сечей, набухшая мукой и чёрной немочью, хрипела предсмертным вздошьем, хоронила в своих тёмных лощинах и балках незримую в этот час смерть, которая исподволь начинала поить живых своим гвоздичным трупным запахом.

Сам стан дышал вересковыми дымами костров, прелой холстиной, душными запахами прогоревшего людского и конского пота, парного навоза и мочи.

...Удалой остановил коня у широких длинных рогож, на которых в накат, плечом к плечу, плотными, как горох в стручке, рядами лежали бездыханные тела. Все убитые были волынцы и галичане; ростовцы своих свозили отдельно, половцы также...