Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова

Вахмистр Потемкин.

Она мало кого знала в полку. Кроме Григория и Алексея Орловых, которые могли затмить собой добрую дюжину красавцев.

– Григорий, душа моя, а кто этот мальчик?

– Потемкин, Катенька. Тоже Григорием зовут.

– Славное имя. Из каких он?

– Южных кровей, матушка.

– Ученый отрок. Сие добрый знак. Не зря, видать, все вокруг затеяно.

То было сказано днем. Сейчас же, глубоким вечером, глядя на зарево пожарища, вспомнила великая княгиня, что уже дважды встречались они. В первый раз то было пять лет назад (Господи, всего пять лет – а кажется, что в другой жизни!). Тогда московские студенты представлялись в Ораниенбауме великокняжеской чете. Второй же… Да, трудно представить, но она забыла, с кем стояла у гроба Елизаветы, названой матушки и всесильной императрицы. Тот рейтар, смотревший на нее так, что, казалось, дай ему волю – испепелил бы своей страстью.

– Однако сие уже третья наша встреча. Бог троицу любит. Не зря, ох, не зря я встречаю тебя, мальчик.

Петр сам выбрал место для временной ссылки – им оказалась Ропша. Туда бывший император и отправился бесславно – в карете с опущенными шторами, в сопровождении Алексея Орлова, Федьки Барятинского, капитана Пассека и других таких же гуляк и сорвиголов. С ними ехал и не так давно попавший в поле зрения Екатерины вахмистр Потемкин.

Войска потянулись в обратный путь. Кабаки и трактиры были для солдат растворены – пошел пир на весь мир: солдаты и солдатки в неистовом восторге и радости носили ушатами вино, водку, пиво, мед, шампанское и всякие другие вина, сливали все вместе без разбору в кадки и бочонки.

Только удалось прилечь, Екатерину подняли с постели:

– Беда! Измайловская лейб-гвардия поднялась по тревоге. Кто-то ляпнул, что король прусский тридцать тысяч солдат у Невы высадил, чтобы Петрушку вызволить. Ой, беда! Перепились все.

Екатерина натянула лосины и ботфорты:

– Коня! Да подай шпагу и перчатки. Орловы где? Гетман?

– Тоже пьяные…

Екатерина вонзила шпоры в крутые бока жеребца. За ней уже спешили адъютанты с коптящими факелами. Вот и гвардейцы. Злые, остервенелые… Усатые лица, искаженные рты…

Бриллиант заржал, взвиваясь на дыбы перед толпой.

– Стойте! Я сама перед вами… стойте!

Ее узнали.

– Матушка наша… Виват!

Екатерина отсалютовала измайловцам шпагой:

– Славной российской гвардии… ур-р-ра-а!

Вбросила клинок в ножны. Приподнялась в стременах.

– Ребята! Я, как и вы, не спала три ночи! И вот только легла, как вы разбудили меня. А у меня ведь завтра тяжелый день – я должна быть в Сенате. Прошу, расходитесь!..

С раннего утра все мосты, площади и перекрестки были взяты под прицел пушек, пикеты усилены, кабаки заперты. Но похмелье уже сменило вчерашний задорный угар. Со всех сторон все чаще слышалось:

– Что ж мы, братцы? Петр как-никак внук Петра Великого, нашей крови, русской. А Катерина кто? Немка и есть! И про сына забыла, чай, наследник-то законный имеется! Как же мы, не подумавши?

Екатерина принялась раздавать награды направо и налево. Ордена, чины, «души»… И среди друзей и соратников мгновенно началась настоящая перепалка – чьи заслуги больше, чей вклад ценнее…

А вскоре произошло и совсем уж возмутительное, вопиющее событие. За обеденным столом Екатерины, в присутствии придворных, Гришка Орлов изволил пошутить:

– А ведь я, матушка, такое влияние на гвардию имею, что если бы захотел совместно с братишками тебя с престола скинуть, то через месяц справился бы…

Екатерина смолчала. Зато не смолчал Кирило Разумовский:

– Месяц, говоришь, Гриша? Так мы б, месяца не дожидаясь, тебя бы уже через неделю за шею повесили.

…В Петербурге, стараясь побыстрее завоевать популярность, императрица сбавила налоги на соль. Но вопреки расчетам, вопреки ожиданиям простые люди, собравшиеся у дворца, не разразились ликующими криками, а молча постояли некоторое время, перекрестились и разошлись. Екатерина, стоявшая у окна, не выдержав, произнесла во всеуслышание:

– Какое тупоумие!

Вскоре ей донесли, что в Москве, когда губернатор, собрав народ и выстроив местный гарнизон, огласил манифест о восшествии Екатерины на престол, а затем выкрикнул здравицу новой государыне, получил в ответ мертвое молчание. Молчание это было поистине жутким. Крикнул вторично – и снова молчание. Крикнул третий раз – и тогда «Ура Екатерине!» нестройно, слабо подхватили стоящие рядом с губернатором офицеры. По солдатским же рядам прокатился глухой ропот.

Екатериной, помимо ее воли, овладел страх: потерять то, что она осмелилась взять. Страх этот, который она не в силах была скрыть, сквозил в каждом ее слове, взгляде и жесте, так что это отмечали даже малознакомые люди.

«Удивительно, я ведь всегда считала себя храброй, и ни один человек, даже ни один мужчина не посмел бы усомниться в моей отваге и дерзости… Так почему же теперь я трепещу? Очень просто: завоевать расположение министров и придворных мало, я хочу нравиться своему народу, своим подданным».

А всего через две недели в Ропше, под арестом, скоропостижно скончался бывший российский император Петр III…

Произошло это во время обычного обеда, в присутствии немалого количества народа. Были тут Алексей Орлов, известный актер Федор Волков, князь Федор Барятинский и еще несколько человек. Был там и вахмистр Потемкин.

Что случилось, доподлинно потом никто сказать не мог. Только раздался вдруг страшный крик, из покоев императора выбежал смертельно бледный Барятинский, за ним Волков. Слуги бросились внутрь.

Видевшие – постарались забыть. Кто не забыл – тому пришлось замолчать навек.

На дорогом ковре лежал истекающий кровью Петр. Кровь была везде – на полу, на стенах, на дорогой скатерти, свисающей со стола… на руках Алексея Орлова…

Вахмистр стоял перед Петром на коленях, словно пытаясь помочь бывшему императору. Руки его все еще были опущены на плечи Петра. Лицо у того было черным, опухшим, один глаз закрыт, второй, невидящий, выпученный в последнем отчаянии, в смертельной муке, был устремлен в потолок…

…Екатерина развернула письмо от Алексея Орлова.

«Матушка, милосердная Государыня. Как мне изъяснить, описать, что случилось? Не веришь верному рабу своему, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал. И как нам задумать поднять руку на Государя. Но, Государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князем Федором, не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил, прогневали тебя и погубили души навек».