Ведьма в Царьграде - Симона Вилар

— Да не нужен я на «Оскаленном». А вот Свенельд там остался в охотку. Куда ему от Малфриды теперь деться, если она его того… Удовой страстью заманила. Я сам их вместе видел, усталых, спящих нагими в обнимку, как наутро после Купальской ночи.

По лицу Ольги прошла тень, более похожая на судорогу. Отчего-то показалось, что ясный день меркнет, а небо нависает, давит, пригибает. Но она осталась стоять прямо, слушала, что говорил Сфирька. Дескать, он с утра, как и было приказано, отправился к чародейке, а она того… со Свенельдом… Корабельщики же говорят, что эти двое вволю налюбились, а угомонились только под утро, когда светать начало. До этого же всю ночку…

— Замолчи! — Ольга резко сжала руку боярина. Низко склонилась и вдруг прошипела прямо в лицо: — К Ящеру… убирайся к Ящеру!..

И, подхватив подол длинного византийского одеяния, стремглав взбежала к себе.

Больше она не позволила показывать чувства. Да и какие чувства… Что ей до того, что варяг ее с ведьмой опять слюбился? Она и сама не раз посылала его к ведьме, зная, что все, что было между ними когда-то, уже и быльем поросло. Свенельд о том не раз говорил. И Малфрида то же самое сказывала. А Ольга им верила.

Со стороны княгиня казалась спокойной. Служанки, вынув булавки из ее уложенных в замысловатую прическу кос, отстегнули длинную шелковистую вуаль с серебристой полосой по краю. Спрашивали: может, водички подать? Она не отвечала, не замечала ничего.

Ольга думала, что ей уже слишком много лет, чтобы испытывать какие-то чувства. Ну увлекалась когда-то пригожим варягом, слушала речи его пылкие. Что с того? Вот Игоря, мужа своего, она всегда любила, до сих пор о нем порой на душе саднит.

А Свенельд? Так, балаболка и вертопрах, который все больше мальчишкой шустрым казался. Ну посмотрит, бывало, на княгиню с лаской, ну за руки возьмет… Ну поцелует порой нетерпеливо, страстно… и сладко. Большего она не позволяла. Знала ведь, как Свенельд честолюбив, как власти хочет. Поэтому и не верила ему в глубине души. Нет, все она правильно сделала, удержав красивого и хитрого варяга на расстоянии. Никогда о том не жалела. Да и сердце, одно время так бившееся при его появлении, успокоилось вроде. Так ей казалось. До сего мига…

Сейчас же Ольга сидела и тупо смотрела на оштукатуренную стену перед собой, разглядывала деревянные балки под потолком и больше всего страшилась разрыдаться. Глупость какая! Она не плакала со времен, как справила тризну по Игорю… Ну не из-за Свенельда же ей слезы лить? Ведь знала, что у него немало любушек по градам и весям, что всегда найдется кому приголубить красивого варяга. Но что он опять к Малфриде потянется… Да что в этой ведьме проклятой такое, что ее выделяют и любят именно те, кто дорог самой княгине? Игорь ее любил, как никого никогда, теперь вон Свенельд.

Душу Ольги опалил гнев. Ведь она верила Малфриде! Как отстаивала ее перед патриархом! Готова была переговоры сорвать, только бы подругу верную не тронули, не погубили. А та… предала! И это несмотря на то, что знала хитрая ведунья, что если кто и нужен княгине, то только Свенельд. Или не нужен? Сама ведь отсылала его от себя, смотрела как на чужого. А Малфрида говорила: позови его, он придет. И вот теперь ведьма сама же и сошлась с ним, причаровала… Проклятая!

Прислужницы Ольги давно заметили, что княгиня вернулась сама не своя, и отошли тихо, не смея беспокоить. Она же сидела, вскинув голову с упавшими за плечи длинными косами, потом молча стала вынимать из ушей длинные ажурные серьги. Когда клала их на стол, заметила, как дрожит рука. Слабость? Ярость? Уж лучше пусть ярость, чем полное поражение и бессилие горестное. Глаза княгини оставались сухими, но было ощущение, что в горле комом стоит крик, давят невыплаканные слезы, мешая свободно вздохнуть. Сердце билось какими-то болезненными толчками, грудь распирало. Только бы никому не пришло в голову обратиться к ней — она не сможет ответить. Да и не должна никому ничего отвечать. Она — княгиня! Ей незачем размениваться на мелочные переживания.

Однако Ольга не назвала бы свои переживания мелочными. В ней словно клокотал какой-то ярый котел страстей. И в мозгу крутилась одна и та же мысль — предали, предали, предали!

Какой-то звук стал слабо проникать в ее сознание. Ольга еле сообразила, что это плавный напев дудочки, простой русской сопилки, на которой кто-то играл под ее окошком. Эти звуки успокоили, но и разжалобили. Домой вдруг так захотелось, на Русь… Чтобы и в помине не было никакой Византии, где ей надо решать столько вопросов, но она не решает, потому что хочет охранить своих… которые предали.

— Да кто же это так душу надрывает! — все же прорезался сквозь ком в горле голос Ольги — хриплый, глухой, ломающийся.

Она поднялась и медленно, тяжело подошла к окну. Пошатывалась, как будто и не пила все эти годы дарящую молодость живую и мертвую воду, словно этот доносившийся отовсюду звон колоколов развеял чары воды и Ольга вмиг превратилась в древнюю старуху, которой уже много лет… Бабками таких на Руси кличут.

Но она по-прежнему оставалась статной и молодой, ее пунцовые гордые губы алели, шея была высокой и гладкой, чело — без единой морщинки. Такой и увидел ее волхв Коста, сидевший на ступеньках крыльца и наигрывавший на сопилке плавный русский напев, который не могли заглушить и многоголосые колокола огромного Царьграда.

Правда, при виде княгини Коста перестал играть, поглядел вопросительно. Что ж, он ведун, ему положено ведать. И он подошел к окошку еще до того, как княгиня поманила. Она же склонилась к нему так низко, что ее длинные русые косы свесились, почти коснувшись его лица.

— Коста, если ты мне как чародей понадобишься… сможешь помочь?

Он кивнул.

— Я силу свою таю и коплю. Что угодно госпоже?

— Будь рядом. В любой миг покличу.

Сама же позвала Сфирьку, какой все не мог налюбоваться на своего сирийского скакуна. Но Ольга приказала — хватит дурнем маяться! Отправляйся сменить Свенельда, да передай воеводе, что княгиня срочно видеть его желает.

Да, Свенельд — ее воевода и советчик верный. Она его за это и ценит. А то, что переспал с Малфридой… С него не убудет. И как служил Ольге ранее, так и будет служить. Малфрида же иное дело. Она своевольна, упряма, дерзка, с ней трудно.

Ольга не понимала, что ее злость к колдунье сейчас сродни обычной женской ревности, когда прежде всего винят в измене соперницу, а не мужчину. Поэтому для себя княгиня просто решила: если Малфрида так легко ее предала, то и она не станет рушить свои государственные планы ради какой-то темной твари… как говорил о ведьме Полиевкт. А ведь он предупреждал княгиню, что беда будет, если дьяволицу при себе оставит.

Про Косту же Полиевкт ничего не знал.

Когда на подворье прибыл Свенельд, Ольги уже не было в предместье Святого Мамы. Спросил где — ответили: отправилась со своими спутницами в собор Святой Софии. Это подивило Свенельда. Неужто Ольга сдалась на уговоры церковников? Неужто все эти речи об истинности христианской веры и ее привлекли?