Московское Время - Юрий Быков

– Все равно хрень какая-то, – не принял объяснений гражданин. – Почтальоны должны знать, как «Отче наш», все адреса на своей территории.

– Ну, пусть не для почтальонов это сделали, а, скажем, для посетителей здешних офисов… Чтобы быстрее найти нужное здание.

– Не знаю… не знаю… Может, посетителям и облегчение, а я чуть умом не тронулся. Убедитесь сами: дом номер тридцать четыре стоит между номерами семь и девять! Оказывается, дом тридцать четыре – это по улице Маши Порываевой, а семь и девять по Орликову переулку! И никто ничего толком не знает.

– Да откуда им знать? Они же здесь не живут, приезжают только на работу. А вам какой, собственно, адрес нужен?

– Улица Маши Порываевой, дом тридцать, вторая арка.

– Странный какой-то адрес.

– Ну да… Если кое-чего не знать…

– Чего же?

– Я коллекционирую… крышки люков.

Теперь недоуменно сморгнул Селищев.

– Каких люков?..

– Городской канализации, телефонной сети… Посмотрите себе под ноги… Теперь понятно? Да не подумайте, что я буквально их коллекционирую. Нет, конечно. Я не похищаю чугунные отливки! Я их снимаю…

У Селищева вскинулись брови.

– Ну, то есть фотографирую. Езжу с фотоаппаратом, – гражданин приподнял портфель, – и делаю снимки.

– А что же может быть интересного в этих крышках?

– Да ничего! – огорошил Селищева мужчина. Он помрачнел, явно перекидываясь на давно терзавшую его мысль. – Вот я никак не пойму: зачем все время отливать эти никому не нужные ГОСТы?!

Он кивнул на крышку канализационного люка, по окружию которой шла выпуклая надпись «ГОСТ 3634-61 1968 г.»

– И так практически на каждой крышке! Зачем? Кому нужно знать, по какому ГОСТу их производят? И ведь, судя по всему, делается это на протяжении многих десятков лет!

Гражданин насуплено помолчал.

– Мне иногда кажется, что вокруг – сумасшедший дом. Такой неявный, можно сказать, потаенный… Табличка с адресом оттуда… И чтобы естественно в этом мире существовать, нужно быть тихо сдвинутым. Ну да. Бывают же легко раненные. Почему бы не быть легко помешенным? Вот я такой. Коллекционирую крышки люков… И все бы ничего, если б иногда я не становился нормальным… Нет, может вы объясните мне, зачем изображается этот ГОСТ?

Селищев развел руками.

– Со здравым смыслом не согласуется. Хотя, возможно, существуют какие-то ведомственные резоны. И, если их знать, все встанет на свои места.

Гражданин с печальным сомнением посмотрел на Селищева.

– Но вы-то, как я понимаю, другие крышки собираете.

– Да, – улыбнулся мужчина, – изредка они все же попадаются. Без ГОСТа, со всякими рельефами: есть в шашечку, есть в чешуйку, в крапинку… Сегодня я приехал за одной из таких. Мне сказали, что она в восьмиугольниках. Так как все же попасть под ту самую арку?

Селищеву, конечно, захотелось взглянуть на шедевр, но он отчетливо почувствовал, что его нелепо запутавшееся дело ждать не будет, и после необходимых объяснений распрощался с коллекционером.

Пока Селищев ждал лифт, дверь в подъезде распахнулась, и раздался стук каблучков. Он обернулся. Это вошла высокая, медно-рыжая девушка. Потом, когда они ехали в лифте, Селищев обнаружил, что у нее карие, с лучистым подсветом радужки, носик уточкой, а в ушах странные сережки в виде прямоугольников, на которые были наклеены ее же собственные фотографии – черно-белые, с проштампованными уголками – как на документах. Она тоже ехала на седьмой этаж, в чем не было ничего особенного, но, когда, выйдя из лифта, она направилась к квартире № 87, Селищев удивился:

– Извините, а вы к кому?

– К Славику.

– Но там нет никакого Славика.

– Как это нет? Он сам мне позвонил и назвал этот адрес.

Голос у нее был низкий, с драматическими нотками и совершенно неожиданный при носике такого легкомысленного очертания и рассыпанных по лицу веснушках.

– Милая девушка, – начал Селищев, но дверь квартиры открылась. На пороге стояла его родная сестра.

Вера, добрая душа, время от времени наведывалась в жилище холостого младшего брата, чтобы тот, по ее выражению, не зарос грязью, почему и имела ключи от его квартиры.

– А я думаю, кто это там на лестничной площадке? Вообще-то мы тебя только к вечеру ждали… А вы Нюта? Проходите, пожалуйста.

Девушка, искоса глянув на Селищева, первой вошла в квартиру.

– Ты сказала «мы». У нас гости? – спросил Селищев, отмечая, что на сестре ее парадное темно-бежевое платье.

– Гости и не только… – интригующе сообщила Вера.

Пять минут спустя Селищев сидел ошарашенный на табурете, привалившись плечом к стене. А за пять минут до этого в коридор вышла немолодая женщина с высокой прической и знакомой грустью в глазах.

– Это Нонна. Нонна Красильникова, моя школьная подруга. Ты должен ее помнить, – с мягким нажимом сказала сестра.

Селищев едва успел кивнуть, когда появился молодой человек – юноша – не юноша, высокий, длинноволосый, с каким-то невнятным выражением лица: вроде бы он улыбался, а казалось, что вот-вот зарыдает. «Наверно это Нонкин сын, – решил Селищев, – а это, – уперся он взглядом в девушку, взявшую Нонкино чадо под руку, – ее старшая дочь».

Угадал Селищев только наполовину.

– Это Славик, – продолжала Вера. – Ноночкин сын. А это Нюта – его невеста.

«Вот те на!» – от души поразился Селищев. И хорошо, что от души, потому что не хватило уже сил остолбенеть от последовавшего затем известия. Селищев только качнулся и рухнул на табуретку в прихожей.

– Гена! Славик не только Ноночкин ребенок, он еще и твой сын!

Да… Сил изумляться не было, но и поверить в услышанное тоже не было сил. Распухающий мозг Селищева начал спасаться доводами «против». Во-первых, при сопоставлении возраста Славика (а тому лет семнадцать) и возраста Селищева получалось, что последний стал отцом первого в те же семнадцать лет. А тогда (за вычетом еще девяти месяцев) у Гены Селищева не то, что Нонны, вообще никакой женщины не было! Уж он-то отлично помнил стройотряд и ту рыжую бестию, которая приобщила его к греху. И исполнилось ему в ту пору (стыдно признаться, а потому это тайна) девятнадцать лет! Во-вторых, у Селищева никогда ничего не было с Нонной. Да он даже помыслить о чем-нибудь таком не мог. Она и старше лет на шесть, и совершенно не в его вкусе. Всегда печальная, тихая… А ему нравились самоуверенные девицы-кошки – непривязчивые, чуть стервозные, но с полным комплектом всего грациозного, округлого и шелковистого, что полагается иметь и девушке, и кошке. Ну вот, например, как эта Нюта.

– Вера, – осевшим голосом проговорил Селищев, – это чушь какая-то!..