Фабрика ужаса. Страшные рассказы - Игорь Шестков

Возможно, когда воры украли последние мраморные детали постройки, усыпальница развалилась… или ее позже срыли за ненадобностью. «Зачистили», как теперь говорят. Какое мерзкое слово!

…

Я вошел в склеп — без какой-либо задней мысли в голове. Просто так.

Внутренние стены и потолок небольшого, пустого — ни гробов, ни урн, только мусор нового времени, — квадратного в плане помещения были выкрашены небесно-голубой краской. Мне показалось, что эта странная, явно не советская голубизна должна была скрывать что-то — фрески или надписи. Золотые буквы, священные изображения, пентаграммы.

Потрогал неровную поверхность стены рукой… отколупал кусочек краски… и в этот момент заметил, что в углу склепа что-то призывно блеснуло. Наклонился, посмотрел… ничего нет. Оптический обман?

Пол склепа был покрыт чем-то, похожим на грубый темный линолеум. Поверхность его напоминала спрессованную молотую пробку, скрепленную смолой или каучуком. В углу, там, где блеснуло, напольное покрытие было изодрано и отошло от кирпичного пола сантиметров на десять. Кажется, там кто-то уже не раз рылся. Может быть, клад искали?

Сунул руку под линолеум. Пошарил. Ничего. Только пепел, пыль и гадкий черный жир…

Нащупал что-то вроде шарика размером с крупную виноградину.

Вытащил. Ба! Да это перстень! Печатка. Золотая?

Вышел из склепа на улицу, нашел лужу на дорожке, вымыл в ней перстень. Оттер грязь носовым платком. Нет, не золотой. Серебряный? Нет. И не бронзовый. Странный металл… серебристый, легкий. Титан?

Что же изображено на печатке? Грязь так глубоко въелась…

Отмыл. Вот незадача. На печатке — крохотный треугольник с всевидящим оком и цифры под ним. 2020.

Это что, номер ложи? Шифр? Закодированное по номерам букв в латинском алфавите имя?

Двадцать — число неприятное. Слишком правильное и круглое.

Не удержался, надел перстень на безымянный палец. И…

…

И ничего не произошло.

Майский день был все так же зноен и весел. Пчелы жужжали. Бабочки порхали. Деревья шелестели новыми листочками. Мощные овальные плечи и купола Нового собора так же, как и прежде, таранили голубое пространство. Мертвый Чаадаев не вылез из своей, покрытой чугунной плитой, могилы. Бородатый Жуковский все так же хмурился и мрачно смотрел куда-то со своего зиккурата. Я все еще был студентом МГУ. Время и пространство…

Ничего не изменилось. Но я испытал что-то вроде шока. Почему?

Потому что вдруг осознал, что все эти идиллические картины — не что иное, как мое воспоминание, фикция, мираж, далекое прошлое. А на самом деле…

А на самом деле я сижу на земле, грязный, оборванный, старый и беспомощный.

И вдобавок — болезненно истощенный. Я голоден и страшно хочу пить.

И вокруг меня нет ничего, кроме земли.

Ни могил, ни церквей. Ни деревца, ни кустика…

Только земля… как будто взволнованная… хаотично бугрящаяся… застывшее море из пепла и грязи.

Посмотрел на свои руки. Грязные, худые, покрытые пигментными пятнами, уродливые. Ногти ужасные. Ноги — обуты в грубые черные ботинки. Брюки с заплатами. Ватник. Такой потертый и грязный, как будто в нем несколько зэков уже оттянули пожизненный срок на лесоповале. На голове — ушанка. Засаленная, вонючая… За спиной у меня пустой рюкзак из прорезиненной парусины. Пахнет противно. Зачем он мне?

Седая, давно не мытая борода. Во рту — потрогал языком — осталось только пять или шесть зубов.

Но серебристый перстень-печатка — все еще на безымянном пальце.

…

С трудом встал и начал карабкаться на невысокий холмик. Тяжело… одышка.

На вершине его я заметил что-то похожее на лежащий на боку церковный купол. Это был большой обломок луковки, которая некогда украшала Новый собор. Поверхность ее была в звездочках. А холмик, стало быть, был тем, что осталось от собора.

Что же тут произошло? Атомная война? Тотальное уничтожение каким-нибудь неизвестным мне оружием?

Если этот холмик — остаток Нового собора, то где же Старый, где могучие крепостные стены, где колокольня, надвратная церковь Тихвинской богоматери…

Где город, где Москва?

Ничего не видно. Только земля со всех сторон. До горизонта. Холмы, холмы… овраги.

Что за ерунда?

Спустился и медленно побрел…

Кое где валялись похожие на спутанную бороду великана кучи мусора… обломки мебели… смятые и поржавевшие кузова автомобилей… заборы… оконные рамы… битая посуда… портреты Ленина… пропагандистские лозунги. Коммунизм победит! Все это было покрыто толстым слоем грязи.

Видел и трупы. Обугленные, маленькие… как будто детские.

Кто их сжёг?

Несколько раз кричал. Звал на помощь. Ответа не было. Только ветер завывал, завихряясь на скатах и косогорах. Иногда мне казалось, что я слышу далекий волчий вой. И какое-то зловещее клацанье.

Пахло пожаром и гнильем.

Неизвестность пугала больше, чем ужасная действительность.

Начало темнеть.

Сел на корточки, начал вертеть перстень вокруг пальца.

И тут меня осенило. 2020 — это не номер, не код, и никакая не загадка…

Это дата. Год. Кто-то соорудил временную ловушку. Я попал в нее… надел этот волшебный перстень, и меня занесло в будущее. В постапокалиптическую эпоху.

Занесло? Дичь.

Нет, нет. Наоборот. Я прожил долгую жизнь. Хорошую или плохую, не помню. А потом случилось то, что случилось. Русская цивилизация погибла. Я случайно уцелел в бойне. От прошлой жизни у меня остался только этот перстень, который я когда-то нашел в масонской усыпальнице. И теперь я брожу там, где когда-то был монастырь, и вспоминаю прошлое. Клейкие листочки.

Правдоподобно, но критики не выдерживает. Если у меня пропала память, то почему я хорошо помню то, что было до моего посещения склепа с небесно-голубыми стенами? Помню детство в Доме преподавателей, помню Вторую школу, помню профессоров марксизма-ленинизма, все помню, даже маршруты автобусов 144-го и 642-го. Помню задачки, которые на вступительном экзамене решал. Помню, как звали Сведенборга. А что потом было, после того, как перстень надел, — не помню. Все забыл. 45 лет жизни. Так не бывает. А то, что ты видишь вокруг себя, это бывает?

Задремал. На корточках.

…

Проснулся — все в том же кошмаре, как в карцере.

Ноги затекли, кости ломило. Еле встал, встряхнулся и опять побрел. Надо было найти воду. Или сдохнуть.

Рассудил так: если я действительно в бывшей Москве, недалеко от Донского, то на северо-западе от меня должна протекать Москва-река. Примерно в километре от монастыря.