Товарищ император - Александр Авраменко

И, наконец, последний сюрприз… Для господ генералов. После проведения подсчёта обитателей лагеря выяснилось, что в наличии перед очами господ офицеров всего лишь двести человек из МЛАДШИХ отрядов, в возрасте от десяти до двенадцати лет. Куда делись остальные подростки из лагеря в возрасте о тринадцати до шестнадцати выяснилось много позже, после сообщения из приграничных польских городов о массовых диверсиях на магистралях, предприятиях, общественных заведениях страны. Сгорели склады с военным имуществом, с таким трудом доставленным из Австрии. Железнодорожные мосты рушились под грохот аммонала и динамита. На казармы и лагеря, были произведены налёты, после которых не оставалось ни построек, ни их обитателей. Так, лагерь польских гусар в Освенциме был стёрт с лица земли с особым ожесточением, непонятным современникам событий, но очень хорошо объяснимым пришельцам с Севера. Словом, молодёжь применила все полученные в спецлагере навыки на практике, равняясь на героев партизанского движения. Северян удалось отозвать из Польских пределов только после долгих трудов и хлопот, но восстановить нормальное течение жизни в местах, где поработали северяне, удалось только к тридцатым годам двадцатого века…

Вагон нельзя было назвать комфортным. Впрочем, как и условия перевозки – ссыльным места категории «купе» не предоставлялись. Шесть девушек в отгороженном дверью помещении. Увы, но дружного коллектива из этих шестерых не получилось. Сразу же обозначилась хозяйка купе – беззубая русская уголовница. Сонька Мокрушница. Тут кстати, Гражину мучило некоторое несоответствие между титулом Мокрушница и степенью их наказания. Они с Ягужиной за свое участие в мятеже получили несколько лет спецпоселения, в то время как жены некоторых офицеров, захваченных в обозе, получили несколько лет тюрьмы или ссылки, в зависимости от должности мужа.

Вопрос в чем разница между спецпоселением и тюрьмой или каторгой Гражина задавала охраннику не без внутренней дрожи. Чертовски не хотелось беременеть или цеплять французскую болезнь. К ее удивлению, охранник ее даже пальцем не тронул, наоборот шарахнулся, как черт от ладана, узнав, что Гражина еще несовершеннолетняя. Но, однако, разницу разъяснил. Получалась какая-то дикая картина – им придется принудительно работать и учиться. Причем за работу будут платить неплохие деньги. Учиться никогда не помешает – пускай и у русских. Да и деньги. Но, что тогда делать с этой Сонькой? Впрочем, мучатся размышлениями пришлось недолго, до первой ночи длинного тоскливого пути. Гражина проснулась ночью от хлюпанья и тяжеловесных русских матюков. Затем последовал новый звук, сочное мокрое шлёпанье чего-то тяжёлого об пол. Поляка зажмурила глаза изо всех сил – по голосу она узнала Соньку. Неужели та кого то… Но тут остро завоняло мочой, прибежавший на шум охранник включил свет, и тайна прозвища благополучно разрешилась – уголовница была «ссыкухой», а попросту – мочилась ночами под себя. Мгновенно вся иерархия в купе вагона сменилась. Из «блатной» королевы русская уголовница стала парией. Пятеро девушек дружно провели микрореволюцию в отведённом им закутке, забыв о национальных, классовых и прочих разногласиях, возникших поначалу. Солдат, с трудом разливший вошедших в раж девчонок в буквальном смысле этого слова водой из большого ведра выругался, пригрозив всеми мыслимыми и немыслимыми карами, и вызвал начальника караула. Тот явился не один, а в сопровождении румяной крепкой женщины, одного взгляда которой на валяющийся матрас хватило, чтобы принять решение:

– Эту – отдельно. Пока в карцер, а утром я обследую её более тщательно. Похоже, что почки простужены. Остальным – убрать купе. Потом выдайте им по сухому одеялу, пока одежда не высохнет.

Когда во время уборки полячки решили, что грязная тряпка недостойна их панских ручек, тыкание во всё ещё лежащий мокрый матрас, по-прежнему воняющий мочой, мгновенно поставили всё на место. И Гражина, и Ягужина усвоили раз и навсегда, что церемониться с ними никто не станет. Всё-таки ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТАТЬЯ ЗА участие в антироссийском выступлении весила достаточно много в глазах конвоя. Тем более, что утром их разбудили вместе с остальными, не дав поблажек за ночное происшествие. Так что весь день до самого отбоя все сокупейницы дружно клевали носом, вздрагивая от звона большой связки массивных ключей, которой часовой время от времени проводил по решётке. Между тем состав медленно двигался всё дальше и дальше. За окнами мелькали города и деревни, но чем дальше было к середине России, тем богаче становились дома, тем больше попадалось заводов и фабрик, а уж когда поезд проходил через Петербург, к окнам вагона прилипли все, без исключения. По небу медленно плыл огромный аэроплан, сверкающий на солнце металлом обшивки. Тысячи столбов с натянутой на них проволокой электропередачи телефонными линиями. Мчащиеся по шоссе, протянутому вдоль железнодорожного пути колонны автомобилей, до отказа загруженных тюками, ящиками, скотом и прочим, прочим, прочим… Было видно, что Русская Империя сделала огромный рывок вперёд. Очень многое, к примеру, высокие решётчатые вышки наподобие виденной в журнале Башни Эйфеля, только меньше размером, были непонятны. И об их назначении приходилось только гадать. А этот состав, попавшийся им, бесконечно длинный, и без паровоза. Вместо него – небольшой, просто крохотный вагончик с маленькими окошечками…

Четыре часа учебы, четыре часа труда на свежем воздухе. Они строят какой-то комбинат. Вечером – самоподготовка. Никаких развлечений – малолеток изолировали от взрослых, и что называется «пасут», запрещая контакты с мужчинами.

Вначале был суд. Епифан был в шоке. Он не мог поверить, что та статья про еврея Мурмана Республика, аукнется подобным образом. Делов-то – назвал жида угнетателем русского народа. Обычное дело…Он и представить то не мог, что за оскорбление еврея его обвинят в пропаганде сионизма, призывам к свержению государственного строя измене Родине, пособничестве работорговле и сотрудничестве с иностранными разведками. Встречный иск. И два адвоката сторон, схлестнувшиеся в присутствии его коллег по цеху, дюжины присяжных в зале суда.

Еврея Мурмана защищал адвокат северян*. В строгом костюме двойке, с галстуком в мелкую полоску, и странным значком на лацкане. Значок, представляя собой маленькое красное знамя, на фоне которого был изображен профиль лысоватого мужчины, внизу вроде были какие-то буквы. Кажется ВЛКСМ.

Адвокат Епифана Правдорубова, господин Соломон Питерский, был звездой многих судебных процессов, и по началу в победе Епифана никто не сомневался. На галерке в зале суда даже стали делать ставки на исход дела. Как кто-то заметил, в Соломоне Питерском погиб великий актер. Он метался по залу, то заламывал руки, то падал на колени перед присяжными и зрителями, то падал ниц. А сколько эмоций было в его картавой речи! Гнусный евгей Мугман, эксплуатигует несчастных гусских девушек**, заставляя их габотать, не газгибая спины. Все заполонили эти жиды! Гусскому человеку и податься некуда! Душат свободу и дагованную Госудагем Конституцию! Наши дети будут габами жидов! И так далее, и так далее… Соломон Питерский и Епифан Правдорубов утонули в бурных овациях.