Стервятник - Александр Бушков

И ничего не усмотрел. Самый обычный человек. Произнесенноемысленно слово «убийца» после повторения несколько раз стало напоминатьбессмысленный набор букв, причудливый и нелепый. Он не чувствовал себя убийцей,такие дела. Он вынужден был защищаться. Осталось сознание собственной правоты –и прежнего превосходства над замороченными людишками из толпы, слишкомпугливыми и слабыми, чтобы нарушать закон, не говоря уж о том, чтобыпристрелить врага, направившего на тебя оружие…

Пистолет он чистил и смазывал с каким-то новым чувством: какни крути, до сегодняшнего «Зауэр» был игрушкой, и лишь теперь стал орудиемсмерти…

Повстречались они, и не узнали друг друга. Поначалу.

…Родион в глубине души не переставал удивляться тому, какбыстро и не без некоторого небрежного изящества он стал полноправным хозяиномтемно-вишневого «форда-скорпио» – хоть и семи годочков от роду, но вполнеухоженного и способного пробегать до «капиталки» совершенно ненужноешантарскому Робин Гуду количество километров, немногим уступавшее окружностиземного шара. Наслушавшись жутких историй об автомобильной мафии, он,договорившись по телефону с давшим объявление продавцом, поехал на встречу,имея кобуру с «Зауэром» под джинсовой рубашкой навыпуск (Соня с десятью тысячамибаксов в сумочке обреталась на квартире Самсона, ожидая звонка), но нашел поуказанному адресу не притон с кидалами, а небольшую респектабельную контору, свладельцем каковой у него даже отыскались общие знакомые. Выяснилось, хозяин,ушедший в бизнес с погибельного по нынешним временам поста директора кукольноготеатра, на новом поприще сделал не в пример более ослепительную карьеру –настолько, что собрался менять заслуженного «скорпиона» на новенькогоимпозантного «тельца», то бишь «тауруса». Немного смущаясь по старой памяти оттого, что приходится обсуждать такие вещи вслух, господа бывшие интеллигентывсе же довольно быстро договорились, какую сумму проставят в договоре, а какаяперейдет из рук в руки, не тревожа компьютеры налогового ведомства. Сошлись натом, что налоговая полиция и без их денежек с голоду не подохнет, а потому вдокументах «форд» предстал совершеннейшим инвалидом, грудой ржавого железа,неведомо каким чудом еще способной самостоятельно двигаться, да и то не вовсяком направлении, а потому и оцененной в пятнадцать миллионов рублями.

Правда, экс-кукольник, мужичок контактный и компанейский, досамого последнего момента опасался неожиданностей точно так же, как и Родион, иприхватил с собой неразговорчивого детинушку, отрекомендованного менеджером посвязям с прессой (по некоему странному совпадению последний, подобно Родиону,носил джинсовую рубашку навыпуск, и временами под ней явственно обозначаласьнемаленькая выпуклость).

Обошлось. Одарили друг другатуманно-уголовно-дипломатическими намеками на возможные неприятности, ждущиетого из партнеров, кто вздумает сжульничать. Выбрали нотариуса, кинув жребий –чтобы не нарваться на «подставку». Кинули жребий вторично – на банк, в которомбудут проверять доллары. И занялись делом.

Когда после всех перипетий деньги перешли из рук в руки допоследней бумажки, а хмурые стриженые молодцы так и не появились, высокиедоговаривающиеся стороны, обменявшись понимающими взглядами, облегченновздохнули, расплылись в улыбке и почувствовали себя крайне неловко из-за всего,что за эти три часа один успел подумать о другом (и наоборот). Теперь, оставивпозади треволнения, каждый из них понимал, что судьба свела его с милейшим ичестнейшим человеком. Кукольник простер любезность до того, что в течениесорока пяти минут устроил Родиону оформление в ГАИ (по знакомству это обошлосьв мизернейшую сумму).

Одним словом, все хорошо, что хорошо кончается. В пятнадцатьчасов сорок пять минут по шантарскому времени, на четыре часика опережавшемустоличное согласно вращению Земли, господин Родион Петрович Раскатников ехалсебе не спеша по проспекту Мира (бывшему проспекту Сталина), опустив стекло доупора, небрежно положив локоть на дверцу, пребывая в самом прекрасном расположениидуха. Хотелось, чтобы его жизнерадостную физиономию за рулем американской тачкивидело побольше народу. Он понимал, что желание этаким вот образомсамоутвердиться выглядит чуточку детским, но ничего не мог с собой поделать.

От верной Сони удалось отделаться сравнительно легко. Вполневозможно, она подозревала, что ей сказали не все, но без всяких дискуссийсогласилась вернуться в «разбойничью пещеру». Родион видел, что ей немногомуторно и грустно: как ни храбрилась, а вчерашнее печальное событие царапнулодушу сильнее, чем пыталась показать. Сам он, вот удивительно, не испытывал нето что угрызений совести – ни малейших эмоций. Видимо, дело еще и в том, чтодля него убитый им человек был совершенно чужим, увиденным впервые, и потомупредставал в памяти чуть ли не зыбким, бестелесным персонажем полузабытого сна.И был кругом виноват – Родион пришел к нему с честной сделкой, вовсе не хотелтакого вот финала… Главное, не осталось никаких следов и зацепок – комок свинцав покореженной медной оболочке давно уже покоился на дне Шантары километрах вдвадцати от города, никто не видел их выходящими из квартиры, так что нет нуждызаботиться об изощренном алиби. Он читал где-то, что чаще всего у невиновного ине бывает алиби…

Добросовестно попытался вызвать у себя хотя бы бледную теньэмоций – волнения, переживания, душевный дискомфорт… Черта с два, ничего неполучалось. Поразмыслив, он пришел к выводу, что нет никаких оснований считатьсебя монстром – в конце концов, ему пришлось защищать свою и Сонину жизнь от сбрендившегонахала, не способного честно вести дела. И не более того. Как говорил геройизвестного мультфильма – прости, любимая, так получилось…

Светило солнце, вокруг не было уже ни снега, ни серой грязи.Как ни рискованно загадывать наперед (шантарская погода порой выкидывала и нетакие кунштюки, причудливо метаясь меж жарой и заморозками), есть подозрения,что теплынь установилась… От избытка чувств он притормозил, погудел собравшейсяпереходить дорогу девчонке – на первый взгляд, забывшей надеть юбку подкоротенькую коричневую кожанку. Девчонка привычно ощетинилась, но увидев зарулем не черномазого джигита, а вполне славянскую физиономию, вполне дружелюбнопоказала язык и прошествовала по «зебре» с видом добропорядочной недотроги, такни разу и не оглянувшись.

Свернув направо, он проехал еще немного и остановился возлеочередной шантарской достопримечательности – белоснежного театра оперы ибалета, украшенного по фасаду замысловатейшими фигурами из кованого железа,изображавшими то ли стилизованных муз, то ли предъявленные в четырех измеренияхтворческие искания главного дирижера (тональность фа-мажор плюс похмельныевопли соседа за тонкой стенкой).

Как и многие другие памятники архитектуры, театр сей былобязан своим появлением на свет женской прелести и мужской страсти. Во временаразвитого социализма первый секретарь Шантарского обкома тов. Федянко, пребываяза пару тысяч километров от своего удельного княжества, встретил очаровательнуюбалерину, с ходу добился своего, но не остыл, а наоборот, воспылал еще сильнее.Прелестная Одиллия (а может, и Одетта, такие мелочи давно забылись) ничего неимела против долгого романа, но категорически отказывалась переезжать в город,где не могла бы порхать по сцене. Федянко, хоть и партократ, был мужикомдеятельным – и потому, не долго думая, в каких-то две недели добился от Москвынемаленьких средств на возведение очередного очага культуры. Очаг возвели «подключ» с невероятнейшей быстротой, опровергавшей любые вопли вражьихрадиоголосов о неспособности коммунистических вождей к созидательному труду.Его торжественное открытие уже без всяких стараний со стороны тов. Федянкопривлекло внимание средств массовой информации – как ни крути, а подобныхдворцов в Сибири насчитывалось не так уж много. Балетная дива, прекрасно понимая,что будет тут примой, кокетливо улыбалась в объективы, тов. Федянко веско цедилправильные слова о скором превращении Сибири в край высокой культуры, полдюжиныимпортных прогрессивных журналистов лениво черкали в блокнотах, прикидывая,какими яствами их нынче накормят от пуза.