Ловец бабочек. Мотыльки - Карина Демина

Бавнута явилась в дорожном сером платье. Волосы зачесаны гладко, заплетены в косу. Лицо бледное, изможденное. Губы поджаты. Взгляд прямой. Раздраженный.

Последним на зов появился незнакомый Себастьяну, но тем не менее раздражающий видом своим, господин. Причем нельзя было сказать, что именно в облике сего господина вызывает такое отторжение. Грязная ли белая рубаха, бесстыдно распахнутая, обнажающая грудь. Или сама грудь с черно-белым рисунком, который, казалось, был подвижен.

Змей?

Дракон?

Или дело в выражении лица? Надменен? Леноват? И явно не понимает, по какой это надобности оторвали его от дел важных? А вот взгляд блуждающий, этакий пьяноватый…

— И что, позвольте узнать, происходит? — голос низкий и с хрипотцой, заставившей Катарину вздрогнуть. Она, застывшая было у окна, повернулась на этот голос.

Может, нос ему сломать?

Не то, чтобы желание было неестественным, следовало признать, что иные люди самим своим существованием побуждали к насилию, скорее уж несколько неожиданным.

Халат поверх рубахи.

Сетка для волос, сбившаяся на затылок, обнажившая и припухлую полосу лба, и пряди волос, смазанные воском столь щедро, что гляделись они жирными.

Штаны домашние мятые.

Тапочки шелковые с кистями. И томный осоловевший слегка взгляд.

— Это Вилли, мой родственник, — сказала панна Белялинска, одарив родственника взглядом, полным этой самой родственной любви. — Приехал в гости.

— Гости-кости, — Мария рассмеялась собственной шутке. — Родственник… дядюшка… а этот дядюшка… знаете, что он делает?

— Девочке дурно! — панна Белялинска разом передумала изнемогать от неведомой хвори и, подскочив к дочери, обняла ее.

А заодно уж рот открыла.

— Объясните в конце концов, что здесь происходит, — потребовала Бавнута. — Мне собираться надо…

— Уезжает… сестричка уезжает…

— Дорогая, что ты такое говоришь?

— То и говорю, — Бавнута пригладила волосы. — Мне надоело жить в этом безумном доме. И меня ждут…

— Ждут ее… как же… гений живописи наш… куда без нее…

— Заткнись.

— Вот такая моя семья, — пан Белялинский обвел комнату. — Мила и разнообразна… а главное, все преисполнены друг к другу горячею любовью. Впечатляет?

Себастьян кивнул.

Еще как впечатляет. А главное, что сам он едва не стал частью этой пусть и небольшой, но очаровательной семьи. И неизвестно, какому богу свечку ставить, что не стал-таки…

— И все-таки, — Бавнута щелкнула пальцами. — Для чего мы здесь собрались?

— А вы не слышите? — Катарина склонила голову набок.

Сейчас, в полумраке, она казалась много моложе своих лет. Или же, напротив, выглядела аккурат на возраст свой? И залюбоваться бы, да мешает… что мешает?

Ничего.

Просто… шкура чешется этак, нехорошо, предупреждая, что того и гляди прорежется неприличная для человека светского чешуя. А там и до крыльев недолго, что вовсе некомильфо-то будет. Себастьян тихонечко отступил к стене и потерся плечом, пытаясь утихомирить зуд. Приворотное? Отнюдь. Всплеска симпатии к кому-либо из находившихся в комнате он не испытывал, скорее уж желание немедленно оную комнату покинуть.

И не только комнату, но и дом.

Побыстрей.

Пока не поздно…

— Что мы должны услышать? — поинтересовалась Бавнута и, подобрав юбки, направилась к дверям. Но те закрылись и так резко, будто кто-то стоявший за порогом, захлопнул их. Звук ударил по нервам, и крылья едва не выстрелили, укрывая Себастьяна от неведомой опасности.

— Вой, — Катарина потрогала мочку уха.

Не проколоты.

И серег не носит, как и цепочек, браслетов, а ей бы пошли браслеты, руки у нее красивые, с тонкими запястьями и длинными кистями. Пальцы тонкие…

— Ветер, — нервически произнесла панна Белялинска и повторила, сама себя убеждая, — это всего-навсего ветер. По осени здесь частенько ветра бывают.

— Думаете?

Улыбка Катарины Себастьяну совсем не понравилась. Этакая… с легкой безуминкой, а еще с сожалением, будто бы знала она что-то, ему недоступное. Не только ему, но и прочим, в комнате собравшимся. Пан Белялинский поежился и проворчал.

— Из окон тянет.

— Я же говорю, ветер. А вы тут… устроили…

— У них фантазия богатая, — поддержал супругу пан Белялинский. — Представляешь, заявили, что будто бы я занимаюсь контрабандой!

— А вы не занимаетесь? — поинтересовался Вилли который занял самое дальнее кресло, сдвинувши его в угол. И ногой этак качнул, едва не потерявши тапочек.

— Нет, конечно! — не слишком искренне возмутился пан Белялинский.

— А зря…

Катарина вздрогнула и жалобно поинтересовалась:

— И теперь не слышите?

…далекий скрежет. И стон будто бы, протяжный, тяжелый. Вздох. И совсем рядом — дробный стук, то ли каблуков, то ли когтей.

— У нее слуховые галлюцинации, — Бавнута дернула головой, — а мы тут должны это вот…

С подоконника скатилась вазочка. Дешевенькая, из тех, которые продают по три медня. Даже удивительно, как вазочка эта очутилась здесь. Она катилась обманчиво медленно…

Упала.

Рассыпалась прахом.

— Сильно сквозит, — воскликнула панна Белялинска. — Но сквозняки — это еще не преступление…

— Сквозняки — да, — Катарина проводила вазочку прахом и повернулась к Себастьяну, — но вот…

Вздохнула.

И тихо произнесла:

— У вас есть еще шанс.

— А эта лапочка откуда? — Вилли лениво потянулся. — Такая строгая… люблю строгих…

— Этот урод опять наширялся, — произнес Анджей брезгливо.

— Кто бы говорил…

— Господа, пожалуйста, не надо ссориться…

— А мы не ссоримся, мамаша, — Анджей ковырнул ногтем меж зубов. — Мы так… исключительно по-родственному… значит, в контрабанде обвиняют?

— Пока не обвиняем, — уточнил Себастьян и заставил-таки себя отойти от стены.

— Пока — это хорошо…

— Вы виновны, — голос Катарины звучал глухо, надсадно.

— В чем? Простите, но я не намерена выслушивать подобное в собственном доме! — панна Белялинская вскочила, но Себастьян велел:

— Сядьте.

И она подчинилась.

Катарина разжала руку и, подняв, продемонстрировала револьвер. А потом положила его на подоконник. И повернулась к Себастьяну.

— Это гончие Хельма… сперва я думала, это наведенное… демоны… но мой демон притих. И пахнет. Ощущаете запах?