Отсутствующая структура. Введение в семиологию - Умберто Эко

только архитектуре, хотя и чрезвычайно полезным для целей собственно архитектурных.

Возвращаясь к конститутивным знакам архитектуры и признавая за ними свободу артикуляции, независимость от риторических предписаний и заблаговременно уготованных решений, укажем на то, что вопрос, – встающий перед архитектором не как перед производителем означающих, опирающимся на код, подобный предложенному выше, но перед разработчиком значений, денотируемых и коннотируемых создаваемыми им означающими формами, – вопрос о том, какими правилами следует руководствоваться, соединяя эти конститутивные знаки, остается открытым. Если он откажется от правил, которые ему предлагают традиционные риторические лексикоды, тогда на какие новые правила ему опираться? Если считать конститутивные знаки словами, то складывается парадоксальная ситуация, при которой архитектор, располагая парадигмой, не знает, как привязать ее к оси синтагматики. Имеется некий словарь и, стало быть, логика, но грамматику и синтаксис надо еще создать. И очень похоже на то, что архитектура сама по себе не в состоянии снабдить его искомыми правилами.

Не остается, следовательно, ничего другого как заключить: архитектура исходит из наличных архитектурных кодов, но в действительности опирается на другие коды, не являющиеся собственно архитектурными, и отправляясь от которых потребитель понимает смысл архитектурного сообщения.

I. 3. Постараемся понять: вполне очевидно, что любой градостроитель в состоянии спланировать улицу в городе, опираясь на существующий лексикод, который расписывает все имеющиеся на этот счет варианты, и, разумеется, учитывая взаимоотношения между информативностью и избыточностью, он может несколько уклониться от предписывающей модели, но столь же очевидно, что, поступая так, он не выйдет за рамки традиционных градостроительных решений, предполагающих, что улицы прокладываются по земле. Но когда Ле Корбюзье предлагает поднять их28 – улица может скорее кодироваться как «мост», чем как «улица», – он решительно отходит от устоявшейся типологии, и в контексте его идеального города потребитель прекрасно опознает функцию, обозначаемую знаком «улица, поднятая на такую-то высоту». Происходит это потому, что Ле Корбюзье, прежде чем начать собственно архитектурные разработки, взялся рассматривать насущные требования, предъявляемые архитектору современной жизнью. Он уловил скрытые тенденции развития индустриального города, очертил совокупность требований, которые ему будут предъявлены впоследствии, но вытекают из наличной ситуации, и на основе этого он смог установить новые функции и изобрести новые архитектурные формы.

Иначе говоря, сначала он закодировал возможные, еще смутно различаемые традиционной архитектурой функции и лишь затем приступил к разработке и кодификации форм, которые должны этим функциям соответствовать. Он искал систему отношений, на основе которой можно было бы разработать код архитектурных означающих, и нашел ее вне архитектуры. Для того чтобы создать архитектурный язык, он сделалея социологом и политиком, знатоком проблем общественной гигиены и этики.

I. 4. Если взять словесный язык, то его означающие принадлежат языковой сфере, тогда как референты могут относиться к физической природе, пребывающей вне языка. Но, как мы уже убедились, язык не занимается проблемами взаимоотношений означающих и референтов, но только отношениями означающих и означаемых, и означаемые при этом принадлежат языковой сфере, будучи феноменами культуры, учрежденными языком с помощью системы кодов и лексикодов. Именно язык придает форму реальности.

Напротив, архитектор артикулирует архитектурные означающие, чтобы обозначить функции; функции суть означаемые архитектурных означающих, однако система функций не принадлежит языку архитектуры, находясь вне его. Система функций относится к другим сферам культуры, она также факт культуры, но конституирована другими системами коммуникации, которые придают реальности форму другими средствами (жесты, пространственные отношения, социальное поведение), изучаемыми культурной антропологией, социологией, кинезикой и проссемикой.

Реальность, облаченная в одеяния словесного языка, – это вся реальность. Вполне позволительно думать, что она существует и вне языка, но мы ее знаем и придаем ей форму только посредством языка. Следовательно, все то, что мы определяем как реальность, подлежит изучению как продукт языка, формирующийся в процессе непрерывного семиозиса (а.2 л. у).

Напротив, то, чему придает форму архитектура (системы социальных связей, формы совместного проживания), собственно архитектуре не принадлежит, потому что все это могло иметь место и как-то называться, даже если не было бы никакой архитектуры. Система пространственных связей, изучаемая проссемикой, система родственных связей, изучаемая культурной антропологией, находятся вне архитектуры. Вполне возможно, что они не вне словесного языка, потому что я могу определять их, называть их и думать о них только в категориях словесного языка (что позволяет Ролану Барту утверждать, что не лингвистика является частью общей семиологии, но всякое ответвление семиологии представляет собой раздел лингвистики), однако они находятся вне архитектуры. И поэтому архитектура может обнаружить искомую систему отношений (код, систему функций, которые она затем будет разрабатывать и означивать собственными средствами) только там, где она сама приведена к форме.

II. Антропологические коды

II. 1. Известно, что антропология изучает код языка того или иного сообщества, находящегося на ранней стадии развития, редуцируя его к более общему коду, заведующему всеми лингвистическими структурами разных языков; она также изучает отношения родства в этом сообществе, редуцируя их к более общему коду отношений родства в любом обществе; наконец, она обращается к структуре селения, в котором живет изучаемое сообщество, и выявляет «код поселения»… Затем она пытается привести в соответствие – в рамках все того же изучаемого сообщества – формы языка, формы родственных связей и формы расположения жилищ, сводя все эти коммуникативные факты в одну общую диаграмму, в одну фундаментальную структуру, связывающую все эти формы, определяющую и унифицирующую их[190].

И если бы какому-нибудь архитектору пришлось строить для такого сообщества, перед ним открывались бы три пути:

1) Полное и безоговорочное подчинение существующим в данном обществе нормам. Принятие норм совместного проживания, регулирующих данное сообщество. Подчинение нормам социальной жизни в том виде, в каком они имеют место. Строительство жилищ, обеспечивающих традиционные нормы жизни без каких-либо нововведений. В этом случае архитектор, возможно, полагает, что он воспроизводит типологический культурный код, действующий в данном сообществе вкупе с соответствующими лексикодами, но на самом деле, пусть он этого и не осознает, он следует нормам того самого более общего кода, что находится вне сферы собственно архитектуры.

2) В авангардистском запале архитектор решает заставить людей жить совершенно по-другому. Он изобретает такие формы строений, которые делают невозможной реализацию традиционных отношений, обязывая людей жить так, что при этом разрушаются традиционные родственные связи. Однако нет сомнения в том, что данное сообщество не опознает новых функций, означенных новыми формами, поскольку указанные функции не заложены в основном коде, который заведует отношениями совместного проживания, родственными связями, языковыми отношениями, художественными и пр.

3) Архитектор принимает во внимание существующий базовый код, изучает его неиспользованные возможности. Он прикидывает, как технологические новшества, включая изобретенные им самим конструкции и формы, могут повлиять