Мы, народ... - Андрей Столяров

Я смотрю на проплывающую мимо окон разборку и вяло размышляю о том, как все переменилось буквально за год. Кто бы год назад мог представить, что Петербург, как, кстати говоря, и Москву, будут патрулировать части Международных сил? Что Сибирь и Дальний Восток станут практически самостоятельными государствами? Что о «региональном экономическом суверенитете» заявят Якутия, Чукотка, Карелия, Алтай, Тува? Я уже не говорю про Кавказ. Что Россия фактически превратится в конгломерат слабо управляемых территорий, лишь формально, названием, объединенных между собой. Ведь еще год над все было более-менее благополучно. Россия хоть и перестала быть великой страной, но явно претендовала на статус энергетической сверхдержавы: то Европу мягко за горло возьмет, то Белоруссию ту же, то Украину. Экономика после бурных реформ вроде бы стабилизировалась, доходы росли, появились какие-то перспективы. И вдруг — раз-два! — все куда-то посыпалось. Сначала колоссальный пожар на газопроводе, ведущем на юг: леса вокруг места взрыва выгорели почти на сто километров. Никто до сих пор объяснить не может, что, собственно, произошло — то ли диверсия, как утверждало множество западных СМИ, то ли техногенная катастрофа, как заключила российская правительственная комиссия. Во всяком случае южные страны Европы из-за дефицита энергоресуров почти целый месяц сидели на голодном пайке. В Болгарии, скажем, где, как назло, грянули длительные морозы, сожгли в топках почти половину зеленых насаждений страны… Затем — захват террористами одного из машинных залов ЛАЭС[5]… Тоже — взрыв, тоже — большое количество человеческих жертв. И хотя радиоактивного заражения территории, видимо, не было, но паника возникла такая, как будто разверзлись апокалиптические небеса. Ведь никто ничего толком не понимал — не исключая, наверное, и самого российского президента. Казалось, что вот — вот, буквально через секунду, взметнется над городом, оплавляя дома, чудовищный огненный гриб — закружится смерч, полетит к звездам пепел миллионов смертей… А через неделю всего, надо же так совпасть, случился самопроизвольный пуск боевой ракеты в сторону Польши. Перехватить ее удалось лишь в самый последний момент, и, кстати, до сих пор также не могут установить, как это произошло; главное — была ли эта ракета «болванкой» или, как утверждают поляки, была все же оснащена ядерными боеголовками?

И вот, пожалуйста — «Договор о совместной защите стратегически важных объектов»: Международные силы, сформированные ООН, взяли под контроль не только все атомные станции, что еще ладно, пускай, не только нефтепромыслы и важнейшие газопроводы, но и все пункты базирования боевых российских ракет. Командование ими теперь осуществляется лишь в режиме «двойного ключа». И вот, пожалуйста — «Договор о совместном обеспечении безопасности гражданского населения»: патрули Международных сил пошли по улицам российских «стратегических городов». Местная администрация ныне обязана согласовывать с ними каждый свой шаг. Ну и, разумеется, как венец всего, как облатка, смягчающая фармацевтическую горечь лекарства, — утешительный «Договор о территориальном суверенитете России»: Международное сообщество в лице того же ООН гарантировало ей полную и всеобъемлющую правомочность в пределах нынешних официально утвержденных границ. Никаких изменений государственной целостности России не будет. Политическая юрисдикция над всеми ее территориями будет сохранена. Именно поэтому, кстати, ни одно государство мира не признало пока ни Сибирскую Федерацию, ни ДВР, ни Уральскую Республику, ни тем более Южную Республику — Славию, ни Республику Саха, ни Чукотку, ни Калмыкию, ни Татарстан… Правда, как считает Макар Панафидин, это только пока: через какое — то время, несомненно, произойдет следующая итерация.

И, между прочим, отец как-то по телефону сказал, что точно так же было при распаде СССР. Когда после августовского путча 1991 года объявили о своей независимости Россия, Украина, Белоруссия, Казахстан, то никому и в голову не пришло, что это всерьез, что все пятнадцать советских республик действительно станут независимыми государствами, что они в самом деле утвердят между собою частоколы границ и что начнутся между ними конфликты — вплоть до жестоких войн. Отец говорил, что если бы можно было это предвидеть, если бы было понятно, к чему Беловежские соглашения приведут, то еще неизвестно как бы все повернулось, ведь, кроме горстки националистов, распада СССР тогда не хотел никто.

В том-то и дело, что будущее предвидеть нельзя.

Будущее — это туман.

Оно всегда не такое, как мы его себе представляем…

Пока есть время, я решаю проверить почту. И правильно делаю, поскольку вываливаются на экран сотового телефона сразу четыре письма. Во-первых, это извещение от Инголлы. Инголла на всякий случай напоминает, что доктор Моммзен примет меня сегодня в одиннадцать тридцать утра. Ну, это, по-моему, совершенно напрасно. Инголла хоть и работает в России уже целый год, но все никак не может привыкнуть, что россияне в деловом отношении ничем не отличаются от обычных людей. Ей почему-то кажется, что ни один русский никогда никуда вовремя не придет и с первого раза никакой договоренности не запомнит. Не знаю уж, кто ее так напугал, но убежденность полная, ее не поколебать.

Во-вторых, это приглашение от Панафидина. Катенька, которая заведует у него информацией, сообщает, что сегодня ровно в двенадцать часов на площади перед ТЮЗом, это, кстати сказать, отсюда недалеко, состоится митинг, организованный общественным движением «Независимый Петербург». «Приглашаются все, кто хочет жить не так, как живет, все, кто не согласен с тем, что происходит в стране». Кавычки закрываются, конец цитаты. Причем Катенька тут же честно предупреждает, что поскольку митинг, как это принято у «НП», является мероприятием несанкционированным, то весьма вероятны инциденты с милицией.

Ну, это уж, извините, нет. Разрешен митинг или запрещен, мне, знаете ли, все равно. Ни на какие митинги я, разумеется, не хожу. Так же как не хожу на рок-сессии, дискотеки, пивные фестивали и прочие незатейливые развлечения. Катенька романтик, ей еще семнадцати нет. А мне эти топтания народных масс ни к чему.

Далее следует громадное письмо от родителей. Снабжено оно множеством фотографий, которые на экранчике телефона, естественно, не разглядеть. Все же можно понять, что вот это отец и он держит в руках здоровенный, килограммов на шесть, белокожий, чуть изогнутый кабачок. А вот это, разумеется, мама, которая с гордостью демонстрирует белый гриб аналогичных размеров. И само письмо выдержано в том же духе. Все у них чудесно, великолепно, все колосится, плодоносит, цветет. Воздух здесь состоит из чистого кислорода, а в молоке витаминов столько, что они хрустят на зубах. Главное, что — никакой радиации. Письмо должно убедить меня в преимуществах простой деревенской жизни. И работа для меня там найдется. Если уж я не хочу учительствовать, хотя ничего плохого в этой профессии нет, то можно устроиться преподавателем в институт. Отец в городе уже узнавал. Петербургского историка, тем более кандидата наук, с руками возьмут… Ну, что тут скажешь… Радиофобия, как считают врачи, — это неизлечимый заскок. Когда «кавказские террористы», ни подлинные имена которых, ни даже национальность установить так и не удалось, неожиданно захватили один из машинных залов ЛАЭС и объявили, что если их требования выполнены не будут, то они обрушат на Петербург радиоактивный тайфун, отец с матерью были как раз у родственников на Урале. В панику, охватившую миллионы людей, они поэтому не попали, за событиями следили по телевизору, где краски, естественно, нагнетались до трагической черноты. В Петербург, как и многие тысячи горожан, возвращаться не захотели: купили домик в деревне, начали обустраивать огород. Они, как, впрочем, и большинство россиян, абсолютно убеждены, что радиоактивный тайфун по Петербургу все же прошел, у нас тут теперь буквально вот такие рентгены, а правительство и городская администрация просто скрывают от рядовых петербуржцев этот пугающий факт. Нет-нет, ни за что! У вас там хоть дозиметры продают?.. Главная их задача ныне заключается в том, чтобы открыть мне на правду глаза: заставить перебраться из зачумленного города к ним на Урал. Ну что ж, по крайней мере, в их жизни есть смысл.