Флэш по-королевски - Джордж Макдональд Фрейзер

Обозначив удар в голову, он вдруг сделал резкий выпад, и, пока я растерялся, едва не проткнул меня насквозь. Но его подвела усталость: острие прошло мимо цели.

— И кто из нас джентльмен? — вскричал я, но ответом мне был только смех и быстрая атака, почти прижавшая меня к решетке темницы Карла-Густава. Я успел бросить взгляд назад — дверь решетки была отворена, и мне понадобилось мгновение, чтобы проскочить внутрь и хлопнуть дверью перед Руди. Тот успел-таки просунуть ногу, и мы стали бороться, поливая друг друга ругательствами. Мой вес уже брал верх, когда сзади раздался крик и что-то врезалось в прутья решетки рядом с моей головой. Это была оловянная миска: этот чертов Карл-Густав был не только жив, но еще и метал в меня свою утварь. Инстинктивно я ослабил напор, а Руди налег, и меня отбросило на середину комнаты как раз в тот миг, когда венценосный идиот запустил в меня стулом, но, по счастью, промазал.

— Я же на твоей стороне, чокнутый ублюдок! — завопил я. — Кидай в него!

Но у него не осталось уже ничего, кроме лампы, а ему явно не хотелось остаться в темноте — он стоял и смотрел, как Штарнберг наседает на меня что есть силы. Я сопротивлялся как мог. Наши сабли сцепились эфесами, и мы боролись и пинали друг друга, пока Руди не умудрился высвободиться. Мне удалось задеть его левое плечо, и он с грязным ругательством ринулся в новую атаку.

— Значит, вы отправитесь туда вместе, — вскричал Руди и погнал меня по темнице. Его плечо и голова кровоточили, он едва не падал, но все равно смеялся мне в лицо, сближаясь для смертельного удара.

— Сюда! Сюда! — завопил Карл-Густав. — Ко мне, парень!

Но даже за целое королевство я не в силах был сделать этого: рука моя слабела под ударами Штарнберга. Один из них мне удалось остановить буквально в дюйме от лица. Он снова занес саблю — и в тот же миг замер, повернувшись к решетке. С лестницы доносились крики.

— На помощь! — кричал Карл-Густав. — Скорее! Сюда!

Руди выругался и отпрыгнул к двери; крики и звуки шагов слышались все сильней. Он колебался одно мгновение, потом посмотрел на меня.

— В другой раз, черт тебя побери, — воскликнул он. — Au revoir,[62]ваше высочество! — и с маху запустил в меня саблей. Вращаясь, она пронеслась у меня над головой и зазвенела о камень, но я инстинктивно подался назад, поскользнулся и покатился по плитам. Боже, они же идут под уклон! Скользя, я с ужасом вспомнил про туннель и его жуткую воронку. До меня донеслись запоздалое предупреждение Карла-Густава и издевательский смех Руди; по мере того как я скользил, отчаянно стараясь зацепиться за камни, их голоса начали удаляться. Остановиться не получалось, на секунду моя нога застряла, и меня, беспомощного, словно треску на разделочной доске, развернуло. Теперь я скользил головой вперед; перед моими глазами разверзлась жуткая черная дыра, потом голова зависла над пустотой, руки хватали воздух, и я с воплем свалился в бездну. «О, Боже, вся жизнь в помойную яму!», — пронеслось у меня в голове, пока я летел навстречу верной гибели.

Тоннель шел под углом, и, летя вниз, в черную тьму, я бился о его стены плечами, коленями, бедрами. Охваченный паникой, я не представлял, что ждет меня — но это явно был жуткий, невыразимо страшный конец: я низвергался в вечную тьму, в глубины преисподней, без всякой надежды на спасение. Все ниже и ниже; мой собственный дикий вой звучит у меня в ушах… еще ниже, ниже… и тут с сокрушительной силой я врезаюсь в ледяную воду и камнем иду ко дну. Погружение постепенно замедляется, и вот я уже чувствую, что поднимаюсь наверх.

Какой-то момент, исполненный отчаянной надежды, мне казалось, что я вынырну на поверхность Йотунзее, но, не успев даже пошевелить ногой, я ударился спиной о стенку тоннеля. Боже! Я пойман, как крыса в капкан — в трубе слишком тесно, чтобы развернуться, и, застряв вниз головой, мне остается только захлебнуться!

До сих пор удивляюсь, как я не сошел с ума в тот момент. Должен заявить, что храбрый человек в тот момент сдался бы, осознавая бесполезность борьбы. А вот моя подсознательная, врожденная трусость заставляла меня барахтаться и цепляться, ломая ногти, за стенки трубы. Падая в воду, я не успел набрать воздуха, нос и рот уже залило, и тут мои шарящие пальцы нашли вдруг выступ. С удесятеренной силой отчаяния я подтянулся к нему и обнаружил за ним следующий и снова подтянулся; потом силы оставили меня, и я почувствовал, что переворачиваюсь на спину. Я глотнул воды, удушье раздирало мою грудь, а тело немощно билось о стенки тоннеля. «Боже, Боже, не дай мне умереть, не дай мне умереть!» — проносилось У меня в голове, но я умирал, да, умирал…

И тут, какими-то остатками изменяющих мне чувств я ощутил, что голова моя уже в не в трубе, только грудь и остальное.

Я не мог четко осмыслить этот факт, помню только, как мои руки оказались на уровне лица, то есть, по сути, за горловиной трубы, и с маниакальным усилием уперлись в каменные края моей ловушки. Должно быть, мне удалось вырваться, поскольку в следующий миг, идя вверх, я притерся к наружной стенке тоннеля. В ушах звенело, перед глазами метались красные круги, но я чувствовал, что поднимаюсь, поднимаюсь… В моем гаснущем сознании промелькнула мысль о медленном воспарении в небо. И тут я ощутил на щеках воздух — холодный, кусающий ветер — только на секунду, прежде чем погрузился снова. Но даже полумертвый, я еще смог управлять членами, и вот голова моя снова вынырнула, и, подгребая руками, мне удалось удержаться на поверхности. Когда зрение восстановилось, я разглядел усыпанное звездами небо с большой, холодной белой луной, а вокруг простирались воды Йотунзее, к коим я добавлял содержимое своего желудка.

Кое-как продержавшись на плаву до того благостного момента, когда боль от удушья прошла и сознание вернулось, обретя способность подсказать, что ледяная вода может снова отправить меня на дно. Пыхтя и отплевываясь, я вяло заработал руками и огляделся: справа простиралась гладь озера, зато слева темнела, уходя ввысь, махина скалы Йотунберг с таким манящим и гостеприимным замком на ней. До острова было буквально ярдов двадцать; собрав остатки сил, я замолотил по воде, и по милости Божией, там где я подплыл, оказалась отлогая полоска. Взобравшись на нее по грудь, я потихоньку выполз на берег и лежал, беспомощный как ребенок, уткнувшись лицом в этот благословенный мокрый камень, впадая в забытие.

Полагаю, я пролежал всего лишь несколько минут, но, возможно, душевное потрясение от пережитого ужаса оказалось сильнее физического, так как следующее, что я помню, это как бреду по краю воды, не понимая, кто я и где нахожусь. Я сел и постепенно память вернулась, подобно жуткому кошмару — мне потребовалось несколько минут, дабы убедить себя, что я все еще жив.

Сейчас, возвращаясь к происходившему, уже понимаю, что с момента, когда я соскользнул в воронку до спасения на берегу Йотунберга прошло не более двух минут. Инерция падения иссякла за пару футов до горловины трубы, и по чистому везению я выкарабкался наружу и всплыл на поверхность. Случилось чудо, без сомнения, но оно воистину пугающее. Если я трус, то нет ли на то весомых причин? Только тому, кто сам умирал, знаком настоящий страх смерти, и мне, клянусь Богом, он знаком. Мне до сих пор страшно: всякий раз, переев сыра или лобстеров, я стараюсь не спать ночью, ибо как только проваливаюсь в сон, ко мне с неотвратимостью судьбы возвращается воспоминание, как я захлебываюсь, болтаясь вверх тормашками в той адовой канаве под Йотунбергом.