Дикий сад - Марк Миллз

— Ты кто, черт возьми, такой?

— Что? — пробормотал он по-английски.

Его дернули, тряхнули, развернули и бросили на дерево. Он ударился затылком, пошатнулся, но устоял на ногах, так что им не пришлось поднимать его снова, чтобы схватить за руки и ударить о другое дерево.

Мир куда-то ушел, а когда вернулся, Адам обнаружил, что лежит на земле, сжимая голову руками, и что ладони у него липкие от крови.

— Ты кто такой? — Одна из двух теней склонилась над ним.

Адам съежился и вскинул руки, закрывая голову.

— Не надо, — жалобно простонал он, уже сознавая, что, если не вымолит пощаду, они будут швырять его на дерево, пока не забьют насмерть.

Входило это в их намерения или нет, Адам так и не узнал.

В темноте что-то треснуло, словно сломалась ветка, и тень слева, словно получив пинок сзади, полетела на него. Когда он выбрался из-под тела, с тенью справа было покончено. Номер два лежал на спине, вопя от боли под градом сыпавшихся на него ударов. Бил незнакомец не кулаком, а каким-то орудием, острым, судя по вылетавшим из-под него брызгам крови.

Потом вдруг наступила тишина, в которой Адам слышал лишь тяжелое дыхание своего спасителя.

— Уходи, — прохрипел он. — Живей!

Повторять не пришлось — первый из преследователей уже зашевелился.

Уходя, Адам услышал глухой стук — еще парочка ударов достигла цели. А потом почувствовал, что обмочился.

Синьора Оливотто в пансионе «Равицца» оказалась сущим ангелом. Она отвела его к себе, промыла и перевязала раны. Потом предложив снять брюки, чтобы отдать их в стирку, она упомянула о грязи на коленях, но не о мокром пятне. Хозяйка даже сделала вид, будто поверила рассказу о том, как на него напали два грабителя.

— Что ж, — усмехнулась она, — шрам будет вам памятью о геройстве.

Поскольку порез на брови — небольшой, но глубокий — продолжал кровоточить, пришлось позвать врача. Доктор сбрил пострадавшему полброви, наложил три шва, дал две таблетки аспирина и категорически отказался взять деньги. Врач даже не поинтересовался, где и при каких обстоятельствах их английский гость получил все эти ранения, из чего Адам сделал вывод, что хозяйка позаботилась и об этой стороне дела.

Ночь прошла ужасно — болели ребра, раскалывалась голова. Мысли постоянно возвращались к двум забитым до смерти мужчинам в парке и таинственному спасителю. Что случилось бы, если бы незнакомец не появился вовремя? Кто он? Связан ли каким-то образом с происходящим или оказался в парке случайно и просто вступился за слабого? Ответов на эти вопросы не было. И наконец, оставалась еще одна проблема — книга по скульптуре Ренессанса с его именем на форзаце, брошенная на той поляне. Спокойный и взвешенный анализ ситуации давал одно-единственное решение: убираться из Вьяреджо как можно быстрее.

Синьора Оливотто постирала и повесила сушиться его брюки. К утру они были еще влажные, но быстро высохли, как только взошло солнце. Левый глаз за ночь сильно распух, и Адам, дабы не привлекать к себе ненужного внимания, позавтракал в комнате.

После завтрака он, зная, что не сможет уехать из города, пока не выяснит все наверняка, выскользнул потихоньку из пансиона и отправился в парк.

Точное место найти не получилось, но, погуляв по парку, он не обнаружил ни тел, ни полицейских кордонов. Книгу Адам тоже не нашел, но в пансион вернулся повеселевшим.

Синьора Оливотто вызвала такси. Едва отъехав от пансиона, Адам попросил отвезти его не на вокзал, где беглеца мог поджидать Гаетано, а на первую от Вьяреджо остановку.

Станция была маленькая, и после нее поезд останавливался потом на всех станциях между Вьяреджо и Флоренцией. Адама это устраивало как нельзя лучше, у него было время все тщательно обдумать.

Поезд проходил по долине Арно, когда Адама осенило: эта ночь во Вьяреджо кардинально изменила ситуацию. Выяснение обстоятельств смерти Эмилио перестало быть его личным делом, каким-то тайным расследованием. Он потерял инициативу. Гаетано уже наверняка связался с Маурицио, а значит, они оба знали, кто и зачем приезжал в приморский городок.

Еще вечером он корил себя за небрежность, из-за которой и засветился. К тому времени, когда поезд подошел к станции Санта-Мария-Новелла, ход его мыслей изменился.

Что с того, что они знают? Что с того, что все прошло по плану? Он сойдет с поезда, зная, что подозрения подтвердились, но как быть дальше? Он был наивен. Выяснить правду еще не значит поставить точку. Так или иначе, без стычки с Маурицио не обойтись. Вьяреджо просто приблизил неизбежное.

Первой Адама увидела Мария. Увидела и тихонько ахнула. Потом отвела в кухню, усадила, выслушала рассказ — уже расширенную и дополненную версию — о стычке с карманниками и самолично осмотрела пострадавшую бровь. Выполненная врачом работа была признана «удовлетворительной», хотя еще один шов был бы не лишним. В заключение она погладила его по руке, спросила, не хочет ли он чего, сварила кофе и сопроводила наверх с твердым наказом принять ванну и переодеться к ланчу.

Пока Адам стоял перед зеркалом, в голове его одна за другой промелькнули три мысли: он и впрямь выглядит ужасно — грязный и какой-то пришибленный; как же хорошо вернуться на виллу Доччи; а ведь за последние пятнадцать минут Мария выказала больше внимания и заботы, чем за все предыдущие недели.

Спустившись к ланчу на террасу, он нисколько не удивился, увидев сидящего за столом Маурицио. Реакция последнего на появление английского гостя оказалась вполне предсказуемой и в точности повторяла ужас, изумление и сочувствие, отразившиеся на лице его матери. На протяжении всего ланча Адам пытался пробиться сквозь выставленную Маурицио защиту, получить пусть самое малое — хотя бы просто взгляд — подтверждение тому, что они оба знают: история о карманниках в Ареццо полная чушь и отъявленная ложь.

Но Маурицио играл свою роль безупречно, и Адаму ничего не оставалось, как только восхищаться его выдержкой, потому что теперь он нисколько не сомневался: это — игра. К окончанию ланча, однако, ему было уже не до восхищения. Если Маурицио поговорил с Гаетано и знал, что тот в разговоре с любознательным англичанином ничем себя не выдал и ничьего имени не назвал, то ему и беспокоиться было не о чем: держись понаглее, не упоминай о Вьяреджо, и у противника не останется ничего, кроме разорванной цепочки косвенных улик.

На месте Маурицио Адам избрал бы именно такую линию поведения, а потому немало удивился, когда вскоре после ланча тот вошел в кабинет со стороны библиотеки и закрыл за собой дверь, а потом притворил и вторую, ту, что вела на террасу.

Адам сидел за столом и читал, но с появлением Маурицио буквы как-то перестали складываться в слова.

Маурицио закурил.

— Гаетано просит передать извинения.