Ветер прошлого - Звева Казати Модиньяни

— Да, синьора, — послушно кивнула Саулина.

— А теперь мне придется вернуться в дом, пока меня не хватились, — с горечью продолжала Дамиана.

— Неужели прямо сейчас?

— Увы, — вздохнула она, — но не прежде, чем я скажу тебе, кто известил меня, что ты ее разыскиваешь. Это был граф Порро.

— А он объяснил тебе — почему?

— Он рассказал мне все, что знал. А теперь уходи!

Рибальдо поцеловал ей руку.

— Береги себя, — сказал он ей на прощание, — и ребенка.

Дамиана провожала их взглядом, пока они не растворились в темноте. Наконец она услышала приглушенный стук копыт и, тяжело вздохнув, направилась к вилле.

Вот уже несколько часов все более частые и острые приступы боли пронзали ей спину, но она не желала их замечать. Дамиана не хотела заниматься собой, пока не вверила Саулину заботам Гульельмо. Зато теперь она явственно ощущала приближение события, наступившего преждевременно и наполнившего ее душу смятением и страхом.

Розовые пальцы зари уже ухватились на востоке за далекий край горизонта, когда Рибальдо, Бернардино и Саулина добрались до большого хутора. Это была целая деревня в миниатюре: крестьянская усадьба, сложенная из грубого местного камня, сыроварня, конюшня, хлев, крытый сеновал и много других хозяйственных построек. Здесь была даже своя церковка с колокольней. Ее чистый силуэт вырисовывался на фоне голубеющего неба.

— Ну вот наконец мы и дома, — с облегчением отметил Бернардино, кивком приветствуя двух крестьян, почтительно снявших шапки.

На сыроварне кипела работа; женщины доили коров, мужчины чистили стойла, им помогали дети. Веселый беспородный пес с лаем бросился навстречу всадникам.

Рибальдо цыкнул на дворнягу, заставив ее замолчать: измученная скачкой Саулина уснула у него на руках.

— Надо будет поручить ее заботам женщин, — посоветовал Бернардино.

— Сейчас отнесем ее в мою комнату и уложим в постель, — решил Рибальдо.

Кудахтали куры. Гордый собой петух с выпяченной грудью прокричал «кукареку» с таким усердием, что гребень у него налился кровью. Преисполненные сознания собственной важности гуси и утки, переваливаясь на ходу, шествовали к ближайшей питьевой канаве.

— Предупреди Юстицию, чтобы посидела с ней и была рядом, когда она проснется, — сказал Рибальдо, обращаясь к Бернардино.

— Будет исполнено.

— Бедная девочка, она, должно быть, совсем выбилась из сил.

Было что-то невероятно трогательное в этом хрупком тельце, так доверчиво прильнувшем к нему.

— А когда проснется? — спросил Бернардино.

— Дашь мне знать.

— Где?

— В обычном месте.

Бернардино кивнул и направился к крестьянской усадьбе, где уже наверняка варили поленту на завтрак: из трубы на крыше курчавыми завитками поднимался дым.

Работники сыроварни сновали мимо Рибальдо, почтительно кланяясь на ходу. Кивком головы он подозвал мальчишку-конюха. Тот подхватил коня под уздцы, пока Рибальдо ловко соскальзывал со спины животного, держа на руках спящую Саулину.

— Позаботься о нем как следует, — приказал Рибальдо конюху.

— Да, синьор, — поклонился конюх.

Никто не удивился тому, что Рибальдо держит на руках маленькую спящую девочку. Работники фермы, эти простые души, были бы, пожалуй, поражены появлением на хуторе чужака, но давно привыкли к чудачествам своего хозяина и твердо верили в разумность всех его поступков. Рибальдо избавил их от нищеты, и они были преисполнены благодарности к нему. Рибальдо взглянул в лицо Саулины и крепче прижал к груди ее волнующее полудетское-полудевичье тело. Запретные мысли и чувства нахлынули на него при этом прикосновении. Страшный в гневе, неистовый и страстный в любви, он ощутил в душе бесконечную нежность и сам поспешил уверить себя, что это всего лишь сочувствие к бедной девочке.

«Правду говорят, — подумал он, — что ангел-хранитель оберегает невинность младенцев».

Ему вспомнились собственные слова, сказанные Саулине, когда он выслушал ее историю: «Обещаю тебе, ты найдешь своих друзей и свою табакерку».

Она ему поверила и в конце концов уснула у него на груди, убаюканная неспешным шагом лошади.

Продолжая держать на руках спящую девочку, Рибальдо поднялся по осыпающейся каменной лестнице, ведущей прямо со двора на верхний этаж крестьянской усадьбы, опоясанный галереей, на которую выходило множество дверей и окон.

В нише, вырубленной прямо в каменной стене, было намалевано наивное изображение Богородицы. Перед ликом Мадонны горела неугасимая лампада. Проходя мимо, Рибальдо всегда набожно крестился, но на этот раз руки у него были заняты, и ему пришлось осенить себя крестом мысленно.

Носком сапога он толкнул дверь и оказался в узком коридоре. Потом уже в полной темноте Рибальдо нажал пружину, скрытую в стене, и за ней открылась другая дверь, потайная. За этой дверью находилось помещение, поражающее своей красотой и великолепием.

Рибальдо с гордостью оглядел свое царство. Пусть красота эфемерна, пусть это всего лишь мишурная и никчемная видимость, он, Гульельмо Галлароли, черпал бесконечную радость духа в бесполезной роскоши своего маленького Версаля, невыразимое наслаждение, сравнимое лишь с высшими духовными взлетами, доставляемыми музыкой, поэзией, любовью.

Стены были покрыты росписями в виде амуров и стилизованных цветочных гирлянд, выдержанными в благородной серой, светло-зеленой и золотистой гамме. Центральную часть левой стены занимал большой камин, напротив него располагалась королевских размеров кровать с балдахином из бледно-зеленой парчи.

Гульельмо опустил Саулину на это королевское ложе.

— Как жаль, что красота и невинность так быстро исчезают, — сказал он.

Нежные губы Саулины улыбались во сне. Рибальдо долго любовался этой несравненной красотой, чувствуя, что не может подавить разгорающийся в груди жар.

— Что со мной происходит? — подумал он.

Он охотно остался бы здесь до пробуждения Саулины, но его ждало неотложное дело. Опустив полог балдахина, Рибальдо закрыл два окна, выходивших на опушку леса. Потом он подошел к камину и повернул одному ему известную деталь фриза каминной полки, приведя в действие механизм, открывающий передвижную панель. Ему пришлось согнуться, чтобы протиснуться в тесный проход, а хитроумное устройство само закрыло потайной выход.

Любое расставание вызывало у Дамианы болезненное, рвущее душу ощущение заброшенности и горького одиночества. Вид отъезжающей кареты или почтовой станции, даже одна только мысль о путешествии — все вызывало у нее мучительное волнение, но когда Рибальдо и Саулина покинули парк виллы Альбериги, ей показалось, что сама жизнь ее покидает.