Последний взгляд Марены - Елизавета Дворецкая

Плохо зная эти места, полочане в каждом городке брали проводника, чтобы не запутаться в мелких речках среди густых лесов. И вот наконец им указали Чадославль – городок с обычной стеной из продольных бревен, с накатанным санями въездом, изгибом восходившим по склону холма.

Вечерело, шел мягкий мокрый снег. Ворота стояли закрытыми, и впустили гостей не сразу, а после долгих переговоров, когда проводник подробно рассказал, кто он сам и кого привел. Хортеслав уже начал терять терпение и опасаться, что воеводшины поклоны останутся непереданными, когда створки наконец распахнулись.

Встречал гостей старший сын хозяина, Чадомил. Рослый мужик в длинном кожухе, засыпанный снегом, выглядел угрюмым и держался весьма нелюбезно. Разместили приезжих в клетях, устроенных под боевым ходом вдоль внутренней стороны стены.

– Ты, значит, княжич полоцкий Хортеслав? – Чадомил остановился перед Хортом, который следил, стоя во дворе, как его люди размещаются в двух выделенных им клетях. – Сын, стало быть, Зимобора смолянского? И воеводши Красовитовой будущий зять? Родич наш, стало быть!

– А вы здесь видели мою невесту? Проезжал тут князь дешнянский с Красовитовой дочерью?

– Проезжал, как не проезжать… – пробормотал Чадомил. – А ты за ними следом, выходит?

– Долго они здесь стояли?

– Ночь переночевали да поехали. Чего им долго? Ну, я баню велел, потом к отцу милости просим. Потолкуем… по-родственному.

Через будущую жену Хортеславу предстояло породниться с этими людьми, поэтому после бани он надел лучший шелковый кафтан и приготовился к долгой обстоятельной беседе. Однако, войдя в избу старейшины, полочане сразу поняли причину нелюбезности хозяев: стены были увешаны черно-белыми рушниками с горевой вышивкой, а один такой рушник лежал в приоткрытом оконце, рядом с миской воды. Не прошло и сорока дней, как здесь кто-то умер! Теперь, при свете лучин, гости разглядели, что вся семья хозяев одета в «печальные» сряды, и самую глубокую печаль несла одежда самого Чадомила, его жены-большухи и еще одной, совсем молодой женщины. Большуха, когда-то явно красивая, сейчас выглядела убитой; плакать она уже перестала, но лицо ее мертвенно застыло, отчего она казалась слишком старой для своего мужа-ровесника.

Однако жажда узнать что-нибудь об Унеладе оказалась сильнее вежливости, и Хорт начал с расспросов о своем деле. Но услышал все то же: да, князь дешнянский останавливался здесь, и девушка была при нем. Рассказала местным женщинам, что едет в святилище на Десне, чтобы провести зиму в Ладином подземелье. Красовитова дочь выглядела здоровой, веселой и всем довольной; нет, было никак не похоже, будто ее везут против воли. Радовалась, что ей привелось повторить путь, много лет назад проделанный ее матерью, тогда еще девицей. Да иначе Бранемер и не стал бы показываться с ней в Чадославле: будь она похищена, здешние родичи девушки сделали бы все, чтобы отнять ее у злодея и вернуть родителям. Они удивились, что при воеводской дочери не оказалось никого из провожатых от отца и матери, но не стали задавать лишних вопросов. Живя на полпути, здешние хорошо знали о старой дружбе между Бранемером и детьми угренского князя Вершины, деда Унелады, так что никаких подозрений не возникло.

От этих рассказов Хорт еще больше помрачнел. Уж в который раз он слышал, что его невеста уехала в святилище честь по чести: с благословения матери и по доброй воле. Однако крас-городские девки болтали, что родители и не думали девушку отпускать, а сама она, явившись к нему во сне, молила о спасении. Здесь крылась тайна, разгадать которую пока не получалось. Но тем сильнее делалась решимость Хортеслава добраться до Ладиной горы и получить разгадку если не от самой девушки, то хотя бы от дешнянского князя.

Хозяева переглядывались, точно держали на уме нечто тайное. Это не прибавило гостю спокойствия, и он уже готов был прямо спросить, в чем дело, когда волхв Соловей тайком сжал его локоть, как бы говоря: «Тише, я все выясню сам». От него эти переглядывания тоже не укрылись.

– Хорошо, что у тебя, сынок, такая дружина сильная, – заметил старейшина, боярин Благота. Он уже совсем поседел, сгорбился и растерял зубы; делами дома и городка ведали его сыновья, возглавляемые Чадомилом. – Хорошо, что сильная… А то ведь места у нас… опасные.

– Опасные места? – Хортеслав наклонился вперед, чтобы лучше разобрать речь шамкающего старца. – В чем же дело? С соседями немирно живете? Голядь шалит?

Это нередко бывало: остатки голяди, оттесненной славянами от путей сообщения и с хороших земель, нападали на торговых гостей и городки. В прежние века в иных местах подобная война за угодья шла постоянно, и теперь еще борьба не утихла полностью.

– Есть у нас тут рядом лихие люди, – ответил ему Чадомил, которому отец вроде как подал знак к началу беседы. – «Отреченные волки» в лесу живут, от волока неподалеку. Большой дружине княжеской-то ничего… а торговым людям, бывает, опасно…

– Что ты, брате, вокруг да около ходишь! – воскликнул его младший брат, Ждивой. Ему было лет тридцать, и на лице отражался горячий, самолюбивый, нетерпеливый нрав. – Ведь княжич – нам родич, почитай что зять! Его сами боги к нам привели об эту пору! Не может он в стороне остаться, когда его род на кровную месть идет!

– Кровную месть? – Изумленный Хортеслав повернулся к Ждивою.

У Соловья прояснилось лицо: он быстро связал в уме эту новость с горевыми срядами хозяев и поминальным рушником на окне. А Хортеслав, нахмурившись, переводил взгляд с Ждивоя на его старшего брата, ожидая разъяснений. Кормилец Пожога озадаченно взялся за бороду: вот тебе и съездили за невестой! Невесты даже в глаза не видали, а лезть в драку за ее родню уже придется!

Вскоре существо дела обнаружилось. В болотах за истоком Рессы, неподалеку от волока, уже давно угнездилась ватага «отреченных волков». Выбрав сухой островок, они поставили там несколько земляных изб и жили то охотой, то грабежом. Как осторожные и здравомыслящие хищники, они не обижали никого по соседству, а грабили торговых гостей, причем нередко уходили на добычу куда-то далеко, так что их поселок на острове среди болот по многу месяцев, а то и по году стоял пустым. С местными родами они поддерживали если не дружеские, то хотя бы не враждебные отношения и порой даже выменивали у них что-то из своей добычи на хлеб и овощи. Услышав об этом, Хортеслав пристальным взглядом окинул восточные ногаты в ожерелье большухи (она снова начала всхлипывать, когда речь зашла о «волках») и серебряную чашу, из которой пил старейшина Благота – не из той ли разбойничьей добычи?

С Чадославичами вожака «волков» связывала настолько близкая дружба, что он даже приходил сюда в гости на большие годовые праздники, только к принесению жертв на родовом капище бойников не допускали.

– Так чему дивиться – ведь мы родня с Хвалисом… – с неохотой сознался Чадомил, поймав еще более изумленные взгляды полочан.

И тогда выяснилось самое удивительное. «Волчий пастух», главарь ватаги, приходился сыном прежнему угренскому князю Вершиславу. Хорту не составило труда сообразить, что его невесте этот Хвалис, сводный брат воеводши Лютавы, приходился дядей по матери. То есть у него, Хортеслава, грядущее родство с этим человеком будет ближе, чем у Чадославичей. Тем не менее оно позволило «отреченным волкам», людям опасным и не подвластным человеческим законам, прожить с Чадославичами и прочими соседями довольно мирно лет десять.