Вокруг пальца - Маргарита Ардо

– У меня нет детей! – вспылил он. – И жены нет. Была. Я ездил разводиться в Штаты. Но время, которое даётся на обжалование решения, ещё не вышло. Я, кретин, не стал дожидаться – по тебе соскучился!

Я моргнула.

– Но она сказала…

– Да мало ли что сказала Моника?! Она приехала требовать моего Пикассо, который в контейнере на складе стоял! Взамен гарантий на то, что обжалования не будет! Мало было ей особняка в Саус-Гемптоне и яхты!

– Яхты… – повторила я, не зная, можно ли верить. Тут же вспомнился папа, кочующий из семьи в семью, и мы, оставшиеся посередине этого великого кочевого пути и никому не нужные. Потому я сказала, гордо выпятив грудь: – Я не разбиваю чужие семьи! Иди, возвращайся к жене! – И театрально ткнула указательным пальцем на восток, словно Родина-мать добровольцам.

Джек разнервничался, отпустил меня и зашарил по карманам, словно нищий в поиске последней десятки. Вытащил из заднего сложенные и прилично смятые документы.

– Какие семьи, Сандра?! Нет никакой семьи! Вот, – он ткнул пальцем в размашистую подпись, и заорал безумно: – Вот! Видишь? Смотри, я отдал ей Пикассо и всё! Она расписалась. Фак!!! Ей больше ничего не нужно! В присутствии Эванса, моего адвоката! Что ты боялась разбивать?! Её сердце из долларов?! Моника изменила мне с чистильщиком бассейнов три года назад, и мы не живём вместе! Но эта сука обвела меня вокруг пальца и подала на алименты – половину моего состояния в год! Потому что доказательств её измены у меня не было, зато Моника против меня подобрала всякую чушь! Пришлось идти на мировую. Да, я любил своего Пикассо, дом на берегу и чёртову яхту! Я любил их больше неё! Но чёрт, где они?! Ты видишь?! – кричал он и тыкал дрожащим пальцем в бумаги. – Я всё отдал ей, чтобы… А ты… – От укоризны в его взгляде меня передёрнуло, словно это я забрала его дом, яхту и картину Пикассо. Хотя я б не взяла, ничего в нём хорошего…

– А компания? – опешив, спросила я. – Тоже ей половину?

– Деньги, полученные в наследство и всё, что за них приобретено, разделу имущества не подлежат… – Он едва не плакал.

Нет, этого позволить было нельзя! Мне стало жалко Джека, этого огромного мужчину передо мной, с разбитым сердцем и страхом любви. Я накрыла его руки своими.

– Всё-всё…Успокойся, Джек, слышишь? Всё хорошо. Я люблю тебя. И ты знаешь, как это бывает больно.

Он сглотнул, глядя на меня большими, невероятными глазами.

– Любишь? – кажется, не верил.

– Люблю, – я улыбнулась сквозь слёзы. – А ты меня – нет. Это больно.

– Как это, я – нет?…

– Ты сказал, что не веришь в любовь.

– Разве то, что я делал для тебя, из-за тебя, с тобой – недостаточно?! – он снова завёлся, но уже потише.

– А что ты делал из-за меня? – удивилась я. – Я не знаю, я не экстрасенс…

– Ну, разве не ясно? – тон стал ещё тише.

– Нет, – я покачала головой перед этим растерянным гигантским мальчишкой. Люди оборачивались на нас, говорящих по-английски и мало похожих на пару: девчонка и медведь… И ладно, пусть смотрят.

– Я приехал разбомбить турок и закрыть компанию, – пробормотал Джек, – а вместо этого… купил её.

– Но при чём тут я?

– А кто говорил мне о людях, о городе, о соловьях? Кто из унылых цифр, не показывавших перспектив, сделал всё живым? Красивым? Кто заставил поверить, что получится из нуля сделать конфетку?

Не помню, чтобы я как-то его уговаривала. Разве что в самые первые дни, когда выполняла его невозможные поручения и каждый раз пыталась показать изо всех сил, что «наши», русские не идиоты, несмотря на все косяки?

– Я?… – Меня словно мешком по голове оглоушили.

– Ну не я же…

Мы смотрели друг на друга, два исстрадавшихся, похудевших, посеревших идиота, и слова зависали где-то на полдороге. Потому что говорили глаза, и за чёрными гвоздиками одинаковых зрачков было слишком много всего, а сердце уже начинало танцевать. Оно глупое, ему не нужно слов. Но разуму…

– И всё-таки, – прошептала я, – почему ты не сказал?

– Ты же принципиальная, – так же едва слышно пробасил Джек. – А я люблю по порядку. Сначала развестись, потом говорить.

Мелькнула мысль про секс, про то, что так неправильно, и он не говорил, а брал своё без предупреждения… Но вместо того, чтобы пойти у обвинений на поводу, я спросила жалостливо:

– И сколько дней мне ещё ждать? Сколько времени на обжалование решения суда?

– Два дня, – ответил он, совершенно несчастный.

По-моему, он сумасшедший. А я думала, хоть с этой стороны гены нормальные будут, но, видимо, не судьба. Бедный! Я подошла и обняла Джека за талию. Тёплого, родного, глупого. Положила голову на грудь, услышала его сердце и сказала:

– Хорошо, я подожду.

Джек осторожно обнял меня, потом прижался сильно, зарылся носом в волосы и пробормотал:

– Волшебная. Солнце в волосах.

– Нету же солнца, – улыбнулась я, растворяясь в его запахе и тепле.

– Есть, – упрямо ответил Джек. – У тебя всегда солнце в волосах. И я люблю тебя.

Я ошарашенно подняла голову и встретилась с ним взглядами.

– Что?!

– Я люблю тебя! – В его глазах начал разгораться знакомый, любимый, живой огонёк. Боже, хоть бы он никогда не гас больше! Это так красиво! Джек таял быстро, словно большой айсберг под солнцем, и, сияя под ним, прокорявил по-русски с радостным придыханием: – Лублу. Моя балерина. Yes. I love you!

И мир вдруг включился вновь, светлый, лучистый, радужный! Даже сквозь тучи! Чувства хлынули через край.

– Родненький, – заговорила я по-русски, захлёбываясь в нежности. – Любимый мой! Солнышко! Маленький!

Джек изумился:

– Я нэ малéньки, я балшои. Ты малéньки.

– Дурачок. – Меня накрыло счастьем. – Маленький – это ласково. Очень ласково! – И перевела. – А ещё у нас будет маленький! У тебя и у меня…

Джек моргнул и уставился на мой живот.

– Кто?!

А ещё воротила большого бизнеса!

– Ну, варианта только два: или мальчик, или девочка, – рассмеялась я. – Но мне почему-то кажется, что мальчик.

Глаза Джека стали ещё больше.

– Мой? – спросил он осторожно.

– Слышишь, ты, наглец, – возмутилась я, – за такие вопросы дам в глаз. Как ты Кораю. И суд меня оправдает.

Этого было достаточно, чтобы Джек подхватил меня на руки и закружил со счастливыми воплями неандертальца. В кружении я успела заметить встрепенувшегося Коврова у парапета, толстых чаек над головой и усатую бабушку вдалеке. В море уходил катер. Меня замутило.

– Стоп, стоп! Джек! Опусти меня на землю!