Чертополох и терн. Возрождение Возрождения - Максим Кантор

Моральный урок прост: грех рождает только грех. В идеологии прогресса всегда есть циничное допущение – да, рынок нуждается в определенном обмане, но лишь вначале, а дальше все будет честно. Рынок убеждает людей, что так устроено, что небольшая сделка с совестью необходима. Но вследствие первоначального обмана все устроится справедливо, былое мошенничество забудется; мол, все цивилизации начинают с обмана и насилия, а потом все гармонично. Но потом хорошо не будет. То, что не имело идеальной благородной цели, неизбежно станет дрянным. Рынок – не есть идеал человеческого общежития, это средство наживы. Тот, кто объявил рынок целью развития общества, неизбежно становится негодяем. Он и его потомки обречены носить это клеймо.

Метафизическое толкование объединяет три предыдущих. Человеческое предназначение, когда-то осмысленное в античности, переосмысленное в эпоху Ренессанса, ныне обсуждается опять. Решили, что человек отныне не будет соответствовать образу и подобию Божьему, поскольку человек мечтает воплощать идеалы рынка, каковых Создатель в виду не имел. Последовательная логическая связь ведет от любого неточного поступка и любого соглашательства – к тотальному предательству бытия. Но проговорить это буквально никогда не хватает ни времени, ни желания. Мы все знаем, что успех в обществе зависит от властных и богатых, что богатые, как правило, бесчестные; мы знаем, что критики и журналы существуют на деньги аморальных и жадных; мы все знаем, что тот, кто берет деньги от недостойных людей, не имеет права рассуждать о морали и прогрессе; однако почти все рассуждения о морали оплачены аморальными негодяями. Цепочку от модного светского художника до жестокого политика, устраивающего войну и обокравшего народ, никто не хочет выстроить, хотя все знают, что цепочка коротка: художник – галерист – куратор – банкир. И художник присягает на верность злодею; это, в сущности, строгие условия рынка. Рынок пользуется изделиями, изготовленными по классическому (то есть гармоническому) лекалу, но рынок признает только свою логику – тем самым классическая гармония оказывается вовлеченной в процесс, который гармонию уничтожает.

Важно в искусстве Хогарта именно то, что художник не просто создает образ, но проводит своего рода социальный анализ, выстраивая генезис порока в обществе. Одно дело – ославить очевидного лихоимца; иное дело – увидеть его связь с благородным депутатом. Не так давно в российском неокапиталистическом обществе появилось уморительное прилагательное «нерукопожатный», которым некоторые люди, считавшие себя чистыми от связей с порочной властью, отделяли себя от замаранных. Примечательно то, что решительно все средства, на которые существовали вольнолюбивые кружки, редакции, издательства и выставки, были добыты не вполне аккуратно. Если вольнолюбивый сборник поэзии выходил на деньги человека, разграбившего алюминиевый комбинат, термин «чистоты» делался условным. Именно это и показывает Вильям Хогарт.

Вильям Хогарт инстинктивно чувствовал, что вышел в пространство, еще не освоенное художественной практикой, потому опасное; теории искусства, описывающего критику общества, не существует: теория описывает гармонию, а не дисгармонию. Гейнсборо и Рейнольдс писали дам и кавалеров, сообразуясь еще с той эстетикой, когда классический стандарт соответствовал социальному самодовольству.

Художник взял на себя труд философа и написал «Анализ красоты», написал эстетический трактат, нимало не заботясь о том, что эстетика, конвенциональная дисциплина, вверена академикам Лессингу и Дидро.

Нет, так сказать недостаточно. «Анализ красоты» написал карикатурист, шаржист, тот, кто рисовал уродливые хари и морды, тот, кого воспринимали как шута. Он мешал, но его терпели. В век нежных чувств и жеманных поступков Хогарт показал, что скрыто под лаковой оболочкой, – нарисовал исступленную злобу, похабное сквернословие, скользкое предательство, подлость и липкий разврат. Его картины не вписываются в привычную всем классическую парадигму искусства. И вот он, нарисовавший все это дурно пахнущее, теперь пишет «Анализ красоты»? Хогарт начинал как милый сердцу света юморист, Хогарт обучался угождать богатым, его учили правильной эстетике – как и всех остальных. Можно посмеяться над смешными персонажами на студенческой попойке, или вот, например, толстяк поскользнулся, дама обронила веер. Детали в пестрой толпе всегда милы.

Он нарисовал поганый мир, гнилое общество, людей с кривыми подлыми харями. В пору, когда принято носить маски, художник решил показывать то, что под маской, причем так же зло, как Босх, так же издевательски, как Бальдунг. Неужели можно так вульгарно высказываться про дам и кавалеров? Он считает, что свет порочен, его за это недолюбливали.

Но когда художник, шедший против течения, взялся вдобавок за перо – его возненавидели. Здесь нет преувеличения. Это же надо осмелиться: карикатуристу написать «Анализ красоты»! В нем видели надоедливого обличителя нравов и смирились с назойливой мухой; но уж не ему учить общество эстетическим ценностям.

Ипполит Тэн пишет так: «Но чего добивается Хогарт? Кто видел подобного живописца? Да и живописец ли он? Другие вызывают желание видеть то, что они воспроизводят, но Хогарт, напротив, внушает желание не видеть того, что он изображает!» И это наиболее мягкая из реакций. Вот мнение Лафатера: «Прекрасное недоступно пониманию этого художника, коего следует назвать ложным пророком красоты».

И впрямь, отнести к категории прекрасного картины из цикла «Карьера проститутки» (шесть холстов, как и в «Модном браке») трудно. Цикл возник под влиянием романа Дефо «Счастливая куртизанка, или Роксана», описывающего продвижение куртизанки по социальной лестнице. Жизненный путь, знакомый сегодняшнему времени так же хорошо, как XVIII в., показывает принцип образования элиты. Если данный образ некрасив, стало быть, элита общества некрасива. Таким образом, уродливость данного образа ставит под вопрос красоту образов, считавшихся образцовыми: шлюхой может оказаться любая дама из персонажей Ватто, Каналетто, Фрагонара, Сент-Обена; поднесите лупу – окажется, что дама – потаскушка. Увидеть общество (общество – это новое божество) как бордель, а рынок как притон ворья – это оскорбление. Через пятьдесят лет после него так скажет восемнадцатилетний Байрон.

Трактат Хогарта появляется именно в то время, как британское искусство со всем пылом неофитского азарта вторгается в уже давно созданную усилиями континентального барокко «имперскую» эстетику. Еще сто лет назад английская живопись практически не существовала, ван Дейк, приезжая из Фландрии, делался первым портретистом. Двести лет назад немец Ганс Гольбейн (и он не единственный, польстившийся на английские деньги) получает первые заказы при дворе Генриха VIII, и подражают все именно немцу. Но отныне Англия ощущает себя первой империей христианского мира – и все «греко-римское», «возрожденческое», титаническое, коего она была лишена в годы правления Тюдоров, сейчас присваивается, словно по законному праву. Ниже цитата из труда Джонатана Ричардсона «Эссе по теории живописи», 1725 г.: