Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

– Это ты меня перебиваешь…

– Мы можем оставить все как есть. И я сейчас отключусь.

Вся энергия вытекла из него по капле. Ане снова удалось довести его до такого состояния, когда он чувствовал себя сваренным и выжатым.

– Говори.

– У меня нервное истощение. У меня больше нет сил. Я одиннадцать лет все тащила на себе, это было чересчур.

– Ты где?..

– Я не хочу об этом говорить.

Ханнес сжал зубы. Она снова это сделала.

– Мне так лучше. Лили слишком злится, чтобы переживать из-за меня, – сказала она.

– Аня… – Ханнес взъерошил волосы и попытался говорить как можно спокойнее. – Можно я тоже кое-что скажу?

– Да, тебе ведь никто не запрещает, правда?

Необходимо оставаться спокойным. Не вздыхать слишком громко: она это ненавидит.

– Лили думает, что больше тебе не нужна.

Повисла долгая пауза. Ханнес не знал, закончила ли Аня разговор. Он слышал лишь шипение, наверное, это было ее дыхание. Потом снова раздался голос, очень четко и очень близко:

– Если она объявится, то скажи ей, что я вернусь. Скоро. Что я ее люблю. Сейчас я не могу…

Щелчок.

Она прервала разговор.

Ханнес опустил телефон на колени. Части головоломки встали на свои места: исчезновение Ани, состояние Лили, в котором она попала к Ханнесу. Девочка без зимней куртки в чемодане, которая даже не знала, что картофель растет в земле. Как давно у Ани «больше нет сил»? Их уже не было, когда она вышвырнула Ханнеса из квартиры, когда она по праву выставила его вон? Или их не стало намного позже? И как долго Ханнес об этом ничего не знал, потому что ограждал от всякого дерьма новую семью? У него ведь была новая замечательная семья с миленькими белокурыми детишками.

Ему не следовало сдаваться. Аня была права. Он все запорол.

– Кто это? – спросил Вехтер.

Ханнес засунул телефон в карман куртки.

– Никто.

Просто женщина, на которой он все еще был женат.

– Приятного аппетита!

Голос Элли заставил Вехтера оторваться от письменного стола. Он ломал голову над отчетом для Целлера, но любая идея, за которую он хотел ухватиться, тут же смешивалась в голове с прочей мысленной кашей, растворялась и исчезала. Возможно, обед – это не такая уж плохая идея. Вехтер уже подумывал о кренделе и о маленьких булочках из кафетерия, которые продавщица презрительно называла «капкейками». Время еды – законный перерыв, и можно не думать, как дальше распутывать дело. Его команда ждала, когда Вехтер укажет направление расследования. Никто не высказывался по этому поводу, но комиссар чувствовал это ожидание, и оно тяготило его. Что он будет делать, если его единственный свидетель окажется неблагонадежным и в один миг все его построения накроются медным тазом? Он ввязался в это дерьмо. Он поставил на Оливера и проиграл. Может, так будет лучше всего: он напишет этот дурацкий отчет Целлеру. Тогда он сможет хоть что-то предъявить начальству. Там пока займутся бумажками Вехтера.

Элли швырнула пакеты на стол и обняла Ханнеса так крепко, что у него чуть глаза из орбит не вылезли.

– Дружище Ханнес…

Она разжала объятия, прежде чем он успел потерять сознание, и схватила пакеты из китайской закусочной.

– Как заказывали. Рис с цыпленком для тебя, Михи…

– Спасибо.

Вехтер взялся за коробочку, и в нос ударил дух соевого соуса, который потом весь день будет висеть в кабинете. Несмотря на два кренделя и один очень маленький пирожок, Вехтер все еще был голоден.

– Пад-тай[49] с тофу для Ханнеса. – Она скорчила виноватую гримасу: – Я забыла про рыбный соус…

– Ничего, я как-нибудь переживу.

– Но рыбы нет. – Она вытащила коробочку из пакета, раздала пластиковые вилки и уселась за приставной столик.

– Приятного аппетита. Я тут как раз шопингом занималась. Хотите взглянуть? – Свободной рукой она достала продолговатый сверток. – Ой, на него пролился соевый соус, извините.

Вехтер, собственно, хотел лишь спокойно поесть. Но сделать перерыв в расследовании не получилось.

– М-м-м, – с набитым ртом произнес он, распаковывая предмет. Под целлофановой оболочкой блестел металл. Комиссар быстро прожевал порцию риса. – Это не тот ли…

– Именно та модель. Стопроцентно совпадает с тем, что на снимке. Теперь мы знаем, что нужно искать, хотя и поздновато.

Ханнес обошел стол, чтобы взглянуть поближе. Они вдвоем склонились над ножом. На стали матово поблескивали мраморные разводы. На рукоятке виднелся красный четырехугольник с японскими иероглифами. Вехтер не решался снять обертку, казалось, что лезвие может без труда отсечь ему руку. Острие уходило куда-то в бесконечность. Он взвесил коробку в руке: она была легкой.

– Элли, мы будем чаще посылать тебя за покупками.

– Я требую, чтобы следующим вещественным доказательством стали туфли «Лабутен».

– Принимается. Ты позаботишься обо всем остальном?

– Конечно.

Она положила нож обратно в пакет. Его должны получить судмедэксперты, чтобы сопоставить размер с раной. Нужно снова возобновить поиск орудия убийства и завтра дать объявление с фотографией во все газеты. Вехтера не обрадовал надрывно звенящий телефон. По крайней мере, все продолжается. Понадобится еще больше усердной работы.

– Как далеко вы продвинулись с мальчиком? – поинтересовалась Элли.

– Не очень далеко.

Он непроизвольно провел рукой по лицу.

Ханнес возвел глаза к потолку:

– Его Страннейшество.

– Теперь у нас по крайней мере есть нечто вроде показаний, – добавил Вехтер.

– Эти показания любой судья уничтожит во время слушания. Да о чем я – любой прокурор. Мы полицейские, а не толкователи снов, – заявил Ханнес.

– Я думала, ты считаешь его хорошим актером.

– Это сделает его показания более достоверными?

Нет, Оливер Баптист больше не заслуживал доверия. Доверие уменьшалось с каждым днем.

– Он должен продержаться еще немного, – произнес Вехтер. – Он нам еще нужен.

– Но какой ценой?

Вехтер не ответил. Какой ценой? В худшем случае окажется, что они мучили Оливера совершенно напрасно.

Элли накинула пальто:

– Пойду согреюсь и унесу этот нож подальше. Мне выбросить ваши объедки?

– Я еще ем, – возразил Ханнес.

– Но все же уже остыло.