Приручение. 10 биологических видов, изменивших мир - Элис Робертс

Методы промышленного сельского хозяйства и подход правительства вызывали очень серьезные подозрения. Десятью годами ранее британский скот поразила эпидемия губкообразной энцефалопатии крупного рогатого скота (ГЭКРС), также известной как коровье бешенство. Коровы, ставшие жертвой этой ужасной и неизлечимой болезни, начинали – после долгого инкубационного периода – запинаться и спотыкаться, становились агрессивными и умирали. Эпидемия продлилась с 1986 по 1998 год.

В конце концов был найден источник болезни – телятам давали белковые добавки (мясокостную муку), содержавшие мясо овец, больных скрейпи[36]. За этим последовал запрет на мясокостную муку в качестве пищи для скота; миллионы голов были отправлены на убой. Однако к тому моменту сотни тысяч животных, вероятно зараженных страшной болезнью, уже попали в пищевую цепочку человека. Опасались, что могут последовать случаи заражения людей после употребления такого мяса, но британское правительство поспешило заверить население страны в отсутствии какой-либо угрозы. В 1990 году министр сельского хозяйства Джон Гаммер, желая продемонстрировать безопасность британской говядины, вместе со своей четырехлетней дочерью Корделией публично съел гамбургер. Но вскоре после этого появились первые случаи недомогания среди населения, сильно напоминавшие человеческую форму губкообразной энцефалопатии: больные начинали спотыкаться, появлялась дрожь, в конце концов люди впадали в кому и умирали. Мозг умерших пациентов становился пористым и губкообразным – совсем как у коров с ГЭКРС. Дополнительные исследования подтвердили связь между ГЭКРС и вариантом заболевания, встречавшимся у людей, – он известен как вариант болезни Крейтцфельдта – Якоба, английская аббревиатура vCJD. Несмотря на небольшое число жертв этого заболевания по сравнению с другими (пик эпидемии пришелся на 2000 год, когда от него умерло 28 человек), в способе распространения болезни Крейтцфельдта – Якоба было что-то особенно ужасное.

В 1996 году британское правительство в конце концов признало возможный риск для здоровья в связи с потреблением мяса животных, зараженных ГЭКРС, но к тому времени общество уже потеряло всякое доверие к технологиям промышленного сельского хозяйства и действиям правительства. Именно в этот момент на сцене появляется Monsanto. Власти Евросоюза одобрили ввоз генно-модифицированной сои, тем не менее британские потребители отнеслись к продукту с недоверием. Таблоиды учуяли сенсацию и подлили масла в огонь. В 1998 году The Telegraph опубликовала статью принца Чарлза «Семена катастрофы», в которой автор предупреждал о том, что, перемещая гены между различными видами, «человек посягает на то, что принадлежит Богу, и ему одному». Гринпис также запустил несколько крупных кампаний против ГМО. Боязнь генетически модифицированных организмов постепенно охватила все общество. Их представляли чудовищными творениями вышедшей из-под контроля науки, а СМИ даже придумали ГМО прозвище – «франкенпродукты». В супермаркетах по всему Евросоюзу стали запрещать продажу товаров с ГМО.

В ответ Monsanto выступила с собственной рекламной кампанией, настойчиво пропагандирующей потенциал использования ГМО в гуманитарных целях, под громким лозунгом «Тревога о голодающих будущих поколениях не накормит их. Это сделает биотехнология». В 1999 году директор Monsanto Боб Шапиро выступил на Четвертой ежегодной бизнес-конференции Гринписа. Он заявил, что стремится к диалогу, а не к спору. По мнению Шапиро, его компания действительно была виновата, и вина ее заключалась в слишком сильной уверенности в потенциале полезного применения технологии генетической модификации. Выступление директора Monsanto слишком уж напоминало неискреннее извинение. Он настойчиво подчеркивал возможные преимущества использования биотехнологии – сокращение потребления воды, эрозии почв и выбросов углекислого газа, – но для многих эти слова были не более чем пустым звуком, ведь ГМО, который компания хотела поставлять в Европу, представлял собой сою, устойчивую к гербицидам. И тогда, насколько продуктивным ни оказалось бы новое растение, данный проект воспринимался как попытка Monsanto продавать еще большие объемы своего бестселлера-гербицида. Говорят, что даже Робб Фрэйли, один из ведущих ученых компании Monsanto, жаловался: «Если единственное, чего мы можем добиться, – это рост продаж этого дурацкого гербицида, то нам не место в этой сфере». Однако в реальности действия компании абсолютно не соответствовали ее заявлениям.

На той же конференции Питер Мелчет, исполнительный директор Гринписа в Соединенном Королевстве, заявил, что «общественность внимательно изучила предложение и отказалась от него. Люди все меньше доверяют большой науке и крупному бизнесу». Он также предположил, что, в соответствии с ценностями цивилизованного общества и уважения к живой природе, вслед за Европой от ГМО откажутся и другие регионы мира. И он оказался прав. Оппозиция ГМО скоро нашла поддержку по всему земному шару. В 1999 году аналитики из Deutsche Bank объявили о «конце ГМО».

В 2006 году, в ответ на иски со стороны США, Канады и Аргентины, Всемирная торговая организация объявила о том, что мораторий, наложенный де-факто странами Европейского союза на продукты, содержащие ГМО, представляет собой незаконную меру и что риск здоровью населения при употреблении ГМО не подтвержден научными исследованиями. Однако правительства стран были не единственными, кто препятствовал торговле ГМО: потребители и супермаркеты продолжали политику сопротивления. Эпидемия ГЭКРС пробудила в европейцах боязнь рисков, в особенности связанных с крупным бизнесом.

Компания Monsanto, никогда не отличавшаяся безупречной репутацией, стала воплощением дьявола. Поищите в интернете сообщения с тэгом #monsantoevil, чтобы составить хотя бы общее представление о ненависти и недоверии общества по отношению к гиганту биотехнологий. С этим образом «суперзлодея» неразрывно связано восприятие самой технологии генетической модификации, а также тех «семян катастрофы», которые готовы сеять лишь абсолютно самодовольные люди. По всей видимости, неудачный выпуск на рынок сои, устойчивой к гербицидам, в сочетании с общим недоверием к большой науке и крупному бизнесу, создал серьезные препятствия для распространения технологии.

Есть что-то колкое и ироничное в выступлении Шапиро на конференции Гринписа в самом конце прошлого тысячелетия. Глава Monsanto упомянул тогда, что будущее за диалогом, а не за горячими спорами. Возможно, если бы корпорация пошла по обозначенному пути с самого начала своей исследовательской программы в области биотехнологий – вступая в реальный диалог и поддерживая двусторонний обмен мнениями с фермерами и потребителями, – то история приняла бы совершенно иной оборот. Однако в Monsanto были так уверены в пользе генетической модификации – главный научный сотрудник компании даже называл ее «величайшим научным и технологическим открытием человечества», – что им казалось достаточным убедить в своей правоте всех остальных. Руководство Monsanto, по-видимому, предполагало, что их технологии будут с готовностью и безропотно приняты мировой общественностью – и резкая реакция Европы на генно-модифицированные продукты в конце 1990-х годов стала настоящей неожиданностью для корпорации.