Список на ликвидацию - Лорел Гамильтон

— Ага, — подтвердил Бернардо.

— Вы на эту тему много думали, я вижу.

— Когда тебе кто-то вроде Эдуарда говорит, что убьет тебя, тут будешь много думать.

С этим трудно было спорить.

— Еще это способ рискнуть самоубийством без самоубийства, — сказал Ники.

— Я тоже так думаю, — согласился Бернардо.

— Не думаю, что я уж настолько важна для Эдуарда, чтобы он на такое пошел. Он не будет рисковать, ведь для него это значит — оставить Донну и детей одних.

— Он сделает именно так, как я сказал, Анита. Сам он даже так не думает, или не знает, что так думает, но не сомневайся: если тебя убьют — особенно если он почему-то будет винить себя, — Эдуард превратится в разрушительную силу. Он себя и так винит в том, что вообще когда-то представил тебя Олафу. Если Олаф с тобой сделает то, что делал с другими жертвами, Эдуард, чтобы смыть эти образы, мир кровью зальет.

Я не знала, что сказать, хотя возразить хотелось. Хотелось ему сказать, что он не прав, но внутренний голос шепнул: «А что бы я сделала, если бы кто-то замучил Эдуарда, и я бы считала, что по моей вине?» Я бы не стала класть народ штабелями, но всякий, кого я сочла бы причастным, был бы убит. У меня больше правил, чем у Эдуарда, и если так чувствую я, то насколько больше натворит он, если убьют меня? Особенно если я погибну в не слишком нежных руках Олафа? Я не хочу, чтобы убили Ники и ребят, поговорю об этом с Эдуардом, и Бернардо тоже не надо. Они этого не заслуживают. Но смерть Олафа от рук Эдуарда — это да. И от мысли, что Эдуард будет его убивать медленно-медленно, стало тепло и хорошо.

— Я с ним поговорю про вас про всех. Не хочу, чтобы кому-то было плохо только потому, что меня нет.

— Можешь поговорить, — согласился Бернардо, — только это без толку. Я его не первый год знаю. Видел, как он делал такое, чего у тебя на глазах не стал бы. И поверь мне: я бы предпочел, чтобы за моим скальпом охотился кто угодно, только не он.

И снова мне нечего было сказать, кроме как согласиться:

— Я бы тоже не хотела быть объектом его охоты.

— При всем вышеизложенном ты выделила именно этот аспект?

Я посмотрела на него и пожала плечами:

— А что еще ты хочешь от меня услышать?

— Ну, ты мужик, Анита! В смысле, с виду ты девчонка, но поступаешь по-мужски. В упор не видишь всю эмоциональную муть и выделяешь только то, что Эдуард опасен. Черт побери!

— А ты всегда такая баба? — спросил Ники.

Бернардо глянул на него недобро, расправил плечи, чуть подался вперед. Многие думают, что драка начинается с мрачных рож, криков, но это не так. Она начинается с едва заметных движений — человеческий вариант вздыбленной шерсти у собаки. Но собаки знают, что это значит. Как и мужчины в большинстве своем.

Ники улыбнулся — это был еще один способ разозлить противника. Дело шло к драке, хотя нормальная женщина не поняла бы, что он сделал. Но я-то не нормальная.

— Ники, брось, — сказала я.

Он посмотрел на меня, стараясь сделать невинное лицо, но не получилось.

Бернардо придвинулся ближе, и я встала между ними.

— Из-за глупостей драться не будем, — сказала я.

— Ты мне не начальник. Пока что.

— Не знаю, что ты имеешь в виду под этим «пока что», но знаю, что тратить время на свары мы не будем.

— Бернардо — новый, — сказал Лисандро. — Ты Ники не говорила, что с ним нельзя драться по-настоящему, а Ники уже давно тоскует без настоящей драки.

— Не знаю, что ты имеешь в виду под настоящей дракой. Он спаррингует с другими охранниками.

— Спарринг — это не настоящее, — ответил Лисандро.

Я обернулась к Ники:

— Так, чего я не поняла?

— Не знаю, о чем ты, — ответил он.

— Отчего тебе хочется драться с Бернардо по-настоящему?

Он смотрел и молчал.

— Отвечай на мой вопрос, Ники.

Он скривился, вздохнул и ответил, потому что не мог иначе. Если я задавала прямой вопрос, у него не было выбора.

— Я теперь никого не бью, потому что никто мне за это не платит, и ты мне сказала, что я никого из твоих не имею права убивать, даже если драку начнут они, а не я. На тебя работают достаточно крутые парни. Убить их я бы мог, но если нельзя убивать, то они могут отлупить меня, и сильно. Поэтому я не дерусь.

— Спаррингуешь, — напомнила я.

Он посмотрел куда-то мимо машин, будто считал до десяти.

— Это не то же самое, Анита. Ох, насколько это не тоже самое!

— Если я правильно поняла, ты хочешь драться с Бернардо, потому что его можно побить или убить?

— Кого-нибудь побить мне очень хочется.

Большие руки сжались в кулаки, плечи и торс напряглись, будто сжатая пружина ждала освобождения.

— Почему?

Ники посмотрел на меня недружелюбно. Такой взгляд иногда можно увидеть в зоопарке, из-за решетки. Как бы ни была просторна клетка, сколько бы ни лежало у зверя в ней игрушек, всегда кто-нибудь из больших кошек будто помнит ощущение бега на свободе и знает, что клетка — всегда клетка, пусть и просторная, и хочет наружу. Лев Ники наполнил его здоровый глаз янтарем, но Ники моргнул, и глаз снова стал человеческим. Я все равно знала, что лев только что здесь был, выглядывал из клетки, которую я для него построила. Клетку, которую он — и Ники — презирал и ненавидел. Как я этого не видела? Не хотела видеть, не хотела понять, что как бы ни был укрощен Ники, он все равно тот же социопат, которого я увидела несколько лет назад. Я его не переменила, лишь сломала и подчинила своей воле.

Блин!..

Ники склонил голову, длинный треугольник волос отклонился от лица, и шрамы пустой глазницы стали четко видны на солнце. Он не любит показывать эти шрамы, так что я поняла: он так расстроен, что забыл об этом. Изменилась осанка: перестала быть воинственной в ожидании схватки, ушло напряжение.

— Ты огорчена, и я это чувствую. Ты печальна. Я знаю, ты огорчена тем, что сделала со мной, Анита. Я не хочу, чтобы ты огорчалась.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Какое-то страдание было в его лице, напряженное усилие — понять, что же он чувствует.

Я протянула к нему руку, он придвинулся, подставив под нее лицо, пристроился щекой к ладони и выдохнул, будто что-то тяжелое и неприятное исторг из себя. И это снова был мой Ники — или тот, которого я начинала считать своим. Прижав мою руку своей к лицу поплотнее, он шепнул:

— О господи!

— Жутковатое зрелище, — сказал Бернардо.

— Ты его укротила, сделала домашним котом, — отметил Олаф.

Мы с Ники оба к нему обернулись, и Ники снова подобрался. Я ощутила в руке вибрацию его зверя. Прижимая к лицу мою руку, он смотрел на Олафа недобрыми глазами. Трудно быть грозным, когда обнимаешься, но Ники вроде бы и в голову не приходило выпустить мою руку. Или желание быть рядом было сильнее желания быть грозным?