Жизнь Фридриха Ницше - Сью Придо

Ужасное предательство и публичное унижение подстерегали его не только со стороны Вагнера, но и со стороны Лу и Рэ.

Получив «Заратустру», издатель вовсе не посчитал книгу пятым евангелием. Более того, он не проявлял вообще признаков того, что собирается книгу издать. На запрос Ницше Шмайцнер глухо упомянул какие-то задержки в типографии. Ницше саркастически ответил, что у Шмайцнера нашлись бы деньги на оплату печати, если бы он не растратил их на антисемитские памфлеты. Желаемого результата это, конечно, не принесло.

Ницше был разочарован, истощен и одинок. Кроме того, он, вероятно, плохо питался, поскольку покупал себе самую дешевую еду в городе, а также явно злоупотреблял медикаментами. Он пил опасные лекарства, выписывая самостоятельно рецепты и подписываясь «доктор Ницше». Итальянские аптекари выдавали ему все по первому требованию.

Он чувствовал резкое отвращение к себе: «Так у меня еще до сих пор стоит перед глазами та сцена, когда мать говорила, что я позорю своим существованием память об отце… Вся моя жизнь подорвана в моих глазах: вся эта жуткая, сокровенная жизнь, которая все эти шесть лет делает один-единственный шаг и не желает ничего, кроме этого шага – в то время как во всем прочем, во всех человеческих проявлениях люди имеют дело с моей маской, я же сам и впредь должен оставаться жертвой того, что моя жизнь спрятана куда-то под спуд. Я всегда был жертвой самых жестоких обстоятельств – или, точнее, я сам делал обстоятельства жестокими… Я на дурном пути. Вокруг меня вечная ночь. Я лишь чувствую, как будто только что ударила молния… Я неизбежно погибну, если что-то не произойдет, – но понятия не имею, что именно» [55] [14].

Он не видел смысла жить, но чувствовал себя обязанным восстать и бороться, как старый Лаокоон со своими змеями. Но если уж остаться жить, то не иметь ничего общего с людьми. Даже на маленьком постоялом дворе или в крестьянском доме компания была для него избыточна: «Насколько же тихо и высоко и одиноко должно быть вокруг меня, чтобы я смог расслышать самые сокровенные свои голоса! Мне хотелось бы иметь достаточно денег, чтобы построить здесь своего рода идеальную конуру: я имею в виду деревянный домик с двумя помещениями, и притом на вдающемся в Зильзерзее полуострове, где некогда стояла римская крепость» [15].

По ночам он то потел, то трясся от холода, бился в лихорадке и постоянно страдал от хронического истощения; у него не было аппетита и воли к жизни. «Старые головные боли» мучили его с семи утра до одиннадцати вечера. Не сумев найти средств для обогрева комнаты в Рапалло, Ницше вернулся в Геную. Он питал смутные надежды, что кто-то вывезет его из Европы, географию и климат которой он обвинял во всех своих физических и психических расстройствах. Себя он, как обычно, считал «жертвой волнений природы» и винил вулкан Этну в проблемах, которые ранее приписывал электричеству в облаках. Поток энергии от вулкана, который постоянно бурлил и угрожал извергнуться, был причиной его расшатанного здоровья [16]. В этой мысли Ницше находил утешение: теперь можно было не обвинять в своих несчастьях людей.

В таком ослабленном психическом и физическом состоянии он пошел навстречу неуклюжим попыткам Элизабет примириться. Вскоре она убедила его в собственной, весьма лестной для него версии событий недавнего прошлого. Он был совершенно невинной жертвой русской гадюки и «этого еврея Рэ». Он писал ей, что готов «привести в порядок свои отношения с людьми, несколько пошатнувшиеся в последнее время», и начать с нее: «Что же до печатной машинки, то она неисправна, как и все, к чему прикасаются слабые люди, будь то механизмы или Лу» [17].

Он все еще надеялся, что Шмайцнер издаст «Заратустру», и попросил Элизабет вмешаться. Она достигла успеха там, где сам он не смог. Возможно, дело было в том, что Шмайцнер, сам антисемит, знал о ее антисемитизме. В свою очередь, Элизабет убедила Ницше присоединиться к ней в довольно грязном деле написания писем властям с целью изгнать Лу из Германии и выслать в Россию за аморальность. Кампания привела к непредвиденным результатам, превратив Лу в писательницу. Она поняла, что если на нее навесят ярлык аморальности, то у нее могут отобрать русскую пенсию. Поскольку это был единственный источник ее доходов, она занялась писательством, создав автобиографический роман под названием «В борьбе за Бога» (Im Kampf um Gott). Персонаж, прототипом которого стал Ницше, – аскет, поборник целомудрия, снедаемый страстью к проституткам. Сама Лу – куртизанка высшего класса и «рабыня своей несдержанной низменной натуры». Рэ – ее защитник, «граф». Книга заканчивается тем, что героиня Лу травит себя. Пикантное повествование оттеняется философскими попытками всех персонажей найти какой-то религиозный или нерелигиозный смысл в жизни. Через два года Ницше прочитал книгу и опознал «сотни отголосков наших таутенбургских разговоров» [56] [18]. Она даже назвала свою героиню Мэрхен – именем, которым Ницше называл саму Лу.

Элизабет не удалось добиться депортации Лу. Не расстроившись, она занялась изоляцией брата от «еврея Рэ». От Рэ-ализма в своей философии Ницше отошел уже давно. Манеру писать афоризмами он перенял у Рэ, но от его материализма отказался. В то время Рэ казался ему человеком без идеалов, целей, обязательств и инстинктов, согласный быть лишь компаньоном Лу, а то и ее слугой.

Элизабет старалась усугубить разлад, рассказывая, что именно Рэ заявил Лу, что все планы Ницше на создание Троицы всегда имели низкую, распутную цель «дикого брака». Ницше поверил ей, и с тех пор его мучила мысль, что Рэ предал их дружбу, высмеяв его философию перед Лу и настроив ее против него. Его переполняли подозрения и жалость к себе. Он написал Рэ, называя его раболепным, вероломным, низким человеком, а Лу – ужасной выразительницей его идей. Лу была просто катастрофой – бесплодной, грязной, дурно пахнущей змеей с накладной грудью. (По упоминанию накладной груди легко вычислить руку Элизабет.) Чудовищные обвинения Ницше привели к угрозе иска за клевету со стороны брата Рэ Георга, который к тому же вызвал его на дуэль. К счастью, дело как-то удалось замять.

«Я никогда доселе никого не ненавидел, – писал он Элизабет, – даже Вагнера, чье вероломство было гораздо сильнее всего, что сделала Лу. Но лишь сейчас я чувствую настоящее унижение» [19].

Какой бы сторонницей свободного духа ни была Мальвида, она не могла простить Лу ее поведения. Взяв сторону Ницше против своей бывшей протеже, она пригласила его в Рим оправиться от удара. Он собрал свой тяжелый сундук с книгами – теперь он весил 104 кило и носил прозвище «косолапая стопа». Он приехал 4 мая 1883 года и встретился с Элизабет, которая продолжала работать над тем, чтобы упрочить отношения с братом. Элизабет и Мальвида никогда не считали друг друга соперницами. Их коллективная забота в течение следующего месяца так утешила Ницше, что он перестал принимать хлоралгидрат в качестве снотворного. Деньги Мальвиды уходили на оздоровительные прогулки по весенним окрестностям Рима с их полевыми цветами, крестьянскими домами и живописными руинами. Когда экипаж примчал их обратно к музеям Рима, Ницше из всех экспонатов больше всего был тронут двумя мужественными бюстами Брута и Эпикура и тремя пейзажами Клода Лоррена [1], вызывавшими в памяти золотой век. Картины были вдохновлены поездками художника по римским полям.