Ветры земные. Книга 2. Сын тумана - Оксана Демченко

Просьба о помощи, нашептанная западному ветру срывающимся, тусклым голосом Энрике, застала нэрриха Оллэ в дороге. Он как раз завершил, а вернее прекратил, бестолковые переговоры в столице Турании, где проще купить любое безумство за пару породистых псов или карточный долг, нежели обрести надежное и выгодное для страны обязательство за настоящую цену.

Здешний король так много пил и так часто менял любовниц, что застать его в сколько-то осознанном состоянии не представлялось возможным. Новый, не знакомый Оллэ, патор всея Турании, Парвы и Уркезы о мире с Эндэрой слушать не желал: он оказался южанином, происходящим из захваченных Барсой полвека назад приморских земель. Королева Турании вроде бы войны не хотела. Впрочем, она вовсе не отягощала свой невеликий ум рассуждениями о делах государства, предпочитая загружать прическу заимствованными локонами, а шляпку – золотыми безделушками. Кроме того, её величество, собирая коллекцию поклонников, страстно желала заполучить в свой охотничий домик сильного, рослого, знаменитого и к тому же заманчиво светловолосого нэрриха Оллэ…

Именуемый Черным принцем брат короля, трезвый и безмерно воинственный, вдохновенно предвкушал скорую смену власти, копил наемников и сторонников. В политике принц Филипп был не силен, зато мечом, рапирой и любым иным клинковым оружием владел в совершенстве, да и в тактике боя кое-что смыслил, куда меньше внимания уделяя целям сражения и стратегии. Он с распростертыми объятиями встретил легендарного Оллэ. Выслушал советы по укреплению обороны портов, современным осадным орудиям и тактике конных атак. В ответ искренне посочувствовал попыткам вести переговоры с пьяными идиотами… Многозначительно посоветовал вернуться через год, когда Турания обретет, милостью божьей, сильного короля. Хмуря густые, накрепко сросшиеся у переносья брови, принц прятал в их зарослях азарт: он не желал воевать против Оллэ, зато был весьма не прочь начать бой с кем угодно, чтобы увидеть в деле старейшего нэрриха, несравненного и легендарного.

– Если этот галаторский придурок попрется на берег, я свистну своим псам, – напоследок пробасил принц, свойски хлопая нэрриха по спине ладонью, привычной к тяжёлому мечу. – Я дважды гонял его, как трусливого лиса. Я, черт подери, брал островную столицу, уж в наёмниках я толк знаю… Но затем всё увязло в переговорах. Он отказался драться со мной на мечах, я взял золото и снял осаду, править островами мне ни к чему, там сыро и скучно. Ты скажи хоть кому: мне бы и теперь разжиться золотишком! Тогда Турания уж точно обретет свое счастье.

– Что ж, пожалуй так, – вздохнул Оллэ, занимая седло подаренного принцем коня и провожая взглядом своего скакуна, по традиции оставленного в обмен. – Увы, я тоже не силен в переговорах.

– Ты не баба, чтобы угождать моему напудренному братцу, – подмигнул принц. – Но ты уж знай: у них не армия, гниль. А я, если что, своих приведу к тебе, решено.

С таким результатом, далёким от ожидаемого, Оллэ и отбыл на юг. Осень он обогнал на перевале Понских гор: караван дождевых облаков, собранных у высочайших вершин, еще не угрожал лету в южных долинах, но копил силы, пока опытная торговка-осень раскинула по склонам, как по столам в лавке, багрянец и золото, давая право лучшим покупателям до срока рассмотреть и выбрать первосортный товар. Скоро – Оллэ ехал и кривил губы в усталой улыбке – осень двинется в путь, все ниже по склонам, распространяя влияние на мир теплых предгорий и жарких приморских долин, выделяя всякой местности её цвета и узоры, порой наилучшие, а временами и потрепанные. Не бывает в мире честных торговцев, да и покупатели зачастую подслеповаты, гниль берут и не проверяют…

Нэрриха время от времени спрыгивал из высокого и не особенно удобного седла, черпал с обочины золото мелких листьев и принимался шуршать ими возле уха, сминая осень и принюхиваясь к её пряному аромату, еще не накопившему дождевой прели и тем более замокшей, предзимней гнильцы. Конь принца был велик, длинногрив и годен для движения в атакующем строю тяжелых панцирников. Увы, резвостью и выносливостью для дальних поездок он не отличался, и потому спешил Оллэ своеобразно: неторопливо и досадливо. Он знал, что в Тагезе сможет приобрести годного скакуна, но с перевала еще предстояло спуститься, к тому же сама Тагеза в нынешней игре королей не союзник Эндэре, здесь следует вести себя осмотрительно.

Слово «Вольмаро» достигло ушей нэрриха в ничтожном придорожном заведении: о горной долине спорили два мужика разбойного вида, уговариваясь то ли закупать лучший сидр, то ли подкарауливать торговцев. Сын шторма улыбнулся веселее. Он знал, кому принадлежит едва ни всё в долине, и счёл путь от перевала окончательно выбранным: нельзя проехать мимо владений Кортэ, не разжившись впечатлениями о несравненном сидре, обсуждаемом даже на островах.

И вот на рассвете безоблачного, по-летнему теплого дня, древнейший из живущих в мире нэрриха натянул поводья – и остановил устало вздыхающего коня.

Обогнувшая скалы тропка каменным крошевом ссыпалась по зеленому южному склону, небольшие ухоженные делянки виноградников тут и там подставляли солнцу розовато-золотые переспелые гроздья. Ниже на склоне шуршали редеющие кроны яблоневых садов, крупные плоды имели схожий оттенок с местным виноградом, но их позднее сортовое золото пока лишь наливалось, копило драгоценный сок. Красные крыши добротных домиков тут и там щедрыми гроздьями зажиточности украшали блюдо долины. Даже скотные сараи под новенькой черепицей, обожженной в нынешнем, скорее всего, сезоне, – отметил Оллэ, коленями и поводом предлагая ленивому боевому коню прекратить отдых и спускаться в долину. Место, выбранное упрямцем Кортэ и присвоенное вопреки всем людским законам, было достойно созерцания и тем более – сохранения.

– Когда-то и я пробовал сохранять, – криво усмехнулся Оллэ, замолчал и злее хлестнул коня. – Но, вперед.

Прошлое – это острые камни оползней и лавин, сгинувшие в пучине былого и надежно укрытые водами людского забвения. Меняются поколения, владетели перекраивают карту мира, леса растут, а горы стареют… Снова и снова вскипают прибои цветения весен и сменяются зимними отливами. Точат камень боли нэрриха, пока острые грани не скруглятся, стертые песком событий, впечатлений, забот…

Настоящий дом, родной. Очень многие люди имеют такой с первого дня жизни. И – не ценят… Он прожил свой второй век и почал третий, когда замерзшим, полуживым от усталости ввалился в чужой хлев после утомительной охоты на кабана, клыки которого оказались проспорены кому-то из случайных приятелей еще до того, как зверь попался на глаза. Снег лепил серый, злой и жесткий, застывал на рубахе рыбьей чешуей, выстуживая кровь и давая понять: ты чужак на севере, ты выскочка! Зима быстро найдет предел твоим силам, сломает хрупкую гордость. Зима научит уважать стихии, более могучие и древние, чем любой сын ветра.

Оллэ явился в тот хлев незваным, взломал дверь и заполз под ворох сена, лязгая зубами, постанывая и рыча, чувствуя себя диким зверем, загнанным великим охотником по имени Шторм. Он провалился в черную полынью сна, более глубокую, чем иная смерть… И очнулся, не вполне твердо осознавая пробуждение.