Детство комика. Хочу домой - Юнас Гардель

Вот и все о благочестии, благих намерениях и противной сестренке.

46

Рут терпеливо сидит рядом с Ракель, когда у нее есть время, но та не желает образумиться. Она будто упивается своим несчастьем.

— Может быть, ты все-таки попробуешь выговориться? — начинает Рут. — Так хорошо порой выговориться!

— Спасибо за поддержку, — говорит Ракель и сжимает протянутую руку Рут.

— Как чудесно, что мы понимаем друг друга! — восклицает Рут, и на глаза у нее наворачиваются слезы.

«Стерва!» — думает Ракель.

«Истеричка!» — думает Рут.

47

Когда дети в школе, а Рут в больнице, Ракель остается дома одна, не зная, чем ей заняться. Она удивляется, что находится там, где ни одна вещь не принадлежит ей, в чьем-то чужом, более удачном мире.

Иногда Ракель звонит ему.

Собственно говоря, ей ничего не нужно, однако она все еще лелеет отчаянную надежду, что он скажет, что любит ее, между ее «вчера я посмотрела хороший фильм» и «а потом решала кроссворд».

Но Вернер не говорит, что любит Ракель, потому что он ее действительно не любит.

В трубке жизнь затихает. Уже и Ракель не может придумать, что сказать, а Вернер так и не говорит, что любит ее. И именно Вернер всегда заканчивает разговор фразой: «Это влетит в копеечку».

Обычно после того, как они уже промолчали несколько минут.

— Да, — безвольно отвечает Ракель, — это влетит в копеечку.

Ракель хочется, чтобы Вернер задержал руку у телефонной трубки, положив ее на место, потому что ей потребуется несколько дней, чтобы снова набрать поводов для звонка.

— Привет, это Ракель. Ты не звонил мне сегодня?

— Нет.

— Странно, никого не было дома весь день, и я подумала…

— Что?

— Ну, телефон был какой-то теплый — как будто кто-то звонил и звонил. Я подумала, что это был ты.

— Нет, это был не я.

— Ну а как дела?

— Хорошо. Но у меня нет времени разговаривать сейчас, Ракель.

— А, понимаю… Я просто правда подумала, что это ты звонил. Поэтому и позвонила тебе. Разве не странно, что телефон был прямо-таки теплым?

— Пока, Ракель.

— Пока, Вернер.

Вернер обладает способностью забить и разделать ангела за две минуты. Раз — перерезает горло и крылья, два — окунает в кипящую воду, так что выпадают перья, и вот ангел гол и готов к заморозке.

Ракель делала для Вернера все.

Один мексиканец в Нью-Йорке заставил свою девушку вырвать все зубы, чтобы она лучше сосала. Это еще ничего! — думает Ракель.

Ракель голодна, Ракель холодно. Она крадется по квартире и трогает батареи. Они ледяные. Ракель не решается зажечь свет, а тем более включить батареи. Ракель здесь чужая. На улице начинает синеть.

Она встает у окна и принимается напевать. «Си-и-инь!» — низко поет она. Во рту щекотно от звука. «Си-и-инь!» — повторяет она и раскачивается. «Си-и-инь!» Она делает первый танцевальный шаг на полу сестринской гостиной. По щеке стекает слеза. Ракель скоро сорок, и у нее нет своего дома.

Она рывком сдирает с себя блузку. Ее соски твердеют и подрагивают — она танцует по кругу в гостиной. Она поет, и танцует, и плачет, и уже не помнит Вернера, но помнит его имя — Синь.

Однажды у нее появится свобода делать абсолютно все, что она захочет. Она зажжет сто свечей по кругу, будет слушать Билли Холидея в наушниках, сидя, сжавшись и онанируя.

«Надо позволить ему снова уничтожить меня, — говорит она себе. — Раз за разом я придумываю какие-то вещи, искажая реальность. Он ставит реальность на место, и все снова становится ужасно. Поэтому он мне и нужен».

Она хлопает в ладоши и притопывает. Ей холодно, кожа покрылась пупырышками, но она все танцует свой индейский танец вокруг стола. Слезы текут, но она не закрывает синие, синие, синие глаза.

Она поет:

— Перед тем как я родилась, ты обнял меня и сказал: «Настала твоя очередь. Не бойся!»

Она останавливается перед собственным отражением в зеркале.

— Как ты мог? Как ты мог сказать такое — не бойся! Мир так гнусен.

Она вздрагивает. Закрывает глаза и поет:

— И все же я прошу тебя прийти. Обними меня и утешь.

Она замолкает. Слушает. Шепчет, что боится. В темной прихожей кто-то есть. Кто-то стоит среди плащей и курток под полкой для шляп.

— Вернер? — кричит Ракель.

— Нет, это я, — слышит она тихий голосок.

— Даниель! И долго ты там уже стоишь?

Она прикрывает груди руками и оглядывается в поисках блузки. Даниель подкрадывается к ней. Он видит, что она дрожит.

— Совсем не долго, — говорит он.

Он впервые испугал кого-то. Некоторое время они молча стоят и смотрят мимо друг друга. Ракель застегивает блузку до самой шеи.

— Это Вернер виноват, — говорит она наконец, — когда он предал меня в первый раз, я поклялась, что никому больше не позволю так со мной обращаться. И потом он обращался со мной так семь лет.

— Как?

— Даниель, пообещай мне, что ты никогда не будешь так обращаться с женщиной, пообещай!

Она хватается за него, и он не знает, что ему делать. Все, чего он хочет, — это просто пообщаться с ней. Он уже собирается сказать ей об этом, как она вдруг отталкивает его и шипит:

— Да кто ты такой, черт возьми? Не шпионь за людьми, это некрасиво, Даниель!

— Я не шпионил, — бормочет Даниель.

— Ну конечно, конечно, ты не шпионил. Ракель чувствует, что у нее снова болит голова.

Она идет в кухню за таблетками. Через час она уснет. Даниель сбегает в свою комнату и запирается в платяном шкафу.

Он сидит в пыльной темноте на ворохе одежды и тихо поет, раскачиваясь вперед и назад.

— Си-и-инь, си-и-инь, — поет он.

48

Ракель внушает себе, что все, что ей нужно, — это мужчина. Любовь проста. Нужно всего лишь открыться ей, обернуться и принять ее.

Она выбирает жертвой Юхана. Он годами восхищался ею.

Поймать его на крючок оказывается совсем не сложно. Скромный обед, кино, прогулка, визит к нему домой и его почти высокомерное: «Можешь переночевать, если хочешь».

На часах около половины четвертого. Скоро в почтовую щель упадут «Новости дня»[67]. Ракель хочется новалукола. Юхан как раз слюнявит ее тело поцелуями.

«Слюни пускает, — думает Ракель. — Только бы уши не трогал. Ненавижу слюни в ушах».