Песнь Давида - Эми Хармон

Я не знал, что на это ответить, поэтому просто молча наблюдал, как она теряет самообладание. Из-за меня.

– Ты знаешь, что, потеряв зрение, я долгое время чувствовала себя виноватой? За то, что причинила боль своим родителям. Затем папа ушел из семьи, и мое чувство вины увеличилось в десять раз. Я винила себя, что маме пришлось изменить всю свою жизнь, чтобы подстроиться под мою слепоту. Генри был еще ребенком, к тому же со своими проблемами. А я сделала все еще хуже! Из-за меня наша семья разрушилась! Так я говорила себе долгое, долгое время.

Я в точности знал, каково это – страдать от чувства вины. Оно снедало меня, когда исчезла Молли. Пожирало живьем. Да и сейчас меня мучило. Но Милли не ждала, что я поддержу разговор. Ее трясло от злости, и я рассудительно решил помолчать.

– Не знаю, в какой момент все изменилось. Может, из-за гимнастики. Может, из-за музыки и танцев. Может, из-за того, что мама заболела, и в кои веки она зависела от меня. И я справилась, Давид. Я справилась! Я была сильной и достойной любви. Всегда! Просто я этого не понимала. – Милли выразительно ударила себя в грудь и повторила: – Я достойна любви. Даже слепая.

В моем горле возник такой большой комок, что я тихо застонал, пытаясь сделать вдох. Незрячие глаза Милли наполнились слезами, которые скользнули по ее щекам. Она нетерпеливо смахнула их.

– И все равно, я бы никогда не просила тебя полюбить меня, Давид. Я просила о поцелуе, потому что очень его хотела. Но о любви просить бы не стала. Моя гордость бы не позволила. Мое самоуважение не потерпело бы такого. Но ты сам подарил мне свою любовь. Сам ее предложил. Ты все равно в меня влюбился! И я достойна этой любви, – повторила она, вновь повышая голос.

– Так и есть.

Мое сердце подскочило к горлу, и я подошел ближе к Милли. Услышав мои шаги, она отошла и выставила руку, не давая мне приблизиться.

– Нет. Пока нет, – твердо сказала она, но кричать перестала. – Я понимаю это чувство, Давид, правда. Но любовь не может быть односторонней. Не может один человек только отдавать, а другой – только брать. Если ты действительно любишь меня, то должен доверять мне.

Я никому не доверял так, как ей, даже Моисею.

– Я доверяю тебе, Милли.

– Нет, не доверяешь. И не считаешь, что ты достоин любви.

Я не мог дышать. Не мог пошевелиться. Только слушать.

– Ты думаешь, что недостоин моей любви, потому что не можешь быть все время сильным, – твердо повторила она. – И не думаешь, что я достаточно сильная, чтобы поддержать тебя, когда ты выбьешься из сил. Ты мне не доверяешь.

– Это не имеет никакого отношения к моей вере в тебя. Я знаю, кто ты, Милли. – Я с трудом подбирал слова для выражения своих чувств, чтобы она поверила в искренность моих слов. – Я знаю, что ты позаботишься обо мне. Ты предлагаешь мне поверить в чудо, но оно уже случилось. Ты – мое чудо! Тот факт, что мы встретились, что я нашел любовь своей жизни. Это чудо, Милли! Я безумно признателен за это. Мало кому везет так, как мне. Но мы встретились. Это чудо, которое мне удалось не проморгать. И это чудо, что ты ответила мне взаимностью.

Ее лицо сморщилось, и она наконец-то потянулась ко мне. Я тут же подошел, но Милли уперлась руками в мою грудь, прямо у сердца, и не дала мне обнять ее. Она провела по моим плечам и спустилась к ладоням. Затем взяла одну в свои руки и подняла к губам. Ласково, нежно поцеловала меня в центр ладони, словно могла одним поцелуем облегчить нашу боль. Дальше Милли прижала ее к своей щеке и на секунду замерла в таком положении, словно черпала у меня силу, несмотря на ее предыдущие слова. Милли опустила мою руку по своей шее, мимо утонченных ключиц, и прижала к груди.

– Большинство людей думает, что в мире нет ничего интимнее секса, – тихо произнесла она.

Я вздрогнул от понимания, что она моя, что я прикасаюсь к ней там, куда больше никто не прикасался. Но я не сгибал пальцы, не поглаживал ее и не тянулся свободной рукой, чтобы взять ее за вторую грудь. Я просто ждал, чувствуя биение ее сердца кончиками пальцев, и Милли наградила меня, продолжив:

– Я думала, что, когда я займусь с тобой любовью, когда позволю тебе увидеть меня целиком и сама познаю каждую скрытую часть тебя, когда мы произнесем эту клятву нашими телами и губами… я думала, это будет самым интимным поступком в нашей жизни.

– Милли? – прошептал я.

Я не знал, к чему она ведет, но в ее словах слышалась грусть, словно она приняла окончательное решение насчет меня, насчет нас.

– Но это не так. Секс не самое интимное, что может происходить между возлюбленными. Даже если он прекрасен. Даже если он идеален, – Милли сделала глубокий вдох, словно вспомнила, насколько идеально это было. – Самое интимное, что мы можем сделать, это позволить любимым увидеть нас в худшие времена. Когда мы на самом дне. Когда мы слабее всего. Люди становятся по-настоящему близкими, когда все не идеально. И я не уверена, что ты готов к такой близости со мной, Давид.

Она замолчала, позволяя своим словам звонко раскатиться по воздуху, и я легонько сжал ее грудь, разминая ее, нуждаясь в ней. Но я не знал, как дать Милли то, чего она хочет. У нее перехватило дыхание, и она уткнулась в мою грудь, словно ее боль боролась с удовольствием.

– Я не знаю как, – признался я и убрал руку, чтобы случайно не навредить ей в моем раздраженном состоянии.

Милли быстро вернула мою руку на место, на сей раз прижимая ее к сердцу.

– Я расскажу тебе как. Держись за меня. Доверяй мне. Используй меня. Полагайся на меня. Обопрись на меня. Позволь мне оберегать тебя. Позволь мне любить тебя. Целиком. С раком и всеми твоими страхами. В болезни и в здравии. В горе и в радости. Целиком. И я отвечу тем же.

– Я не знаю, смогу ли я победить его, Милли, – выдавил я и внезапно заплакал.

Сначала я обрадовался, что Милли меня не видит, но затем она подняла ладони к моим щекам и почувствовала слезы. Я напрягся, но не отстранился. Она встала на цыпочки и притянула мое лицо к себе, прижимаясь к нему дрожащими губами, чтобы утешить, успокоить, признать мой страх. Не просто страх, а мой глубочайший страх. Я не знал, смогу ли я победить в этой борьбе. Скорее всего, нет. Я почувствовал на языке слезы Милли, а она наверняка почувствовала мои. И затем сказала в сантиметре от моих губ:

– Ты не обязан победить его, Давид. Просто позволь нам бороться вместе с тобой.

Я обнял ее и крепко прижал на секунду, не находя в себе сил на ответ. Вновь обретя голос, я все равно не выпустил ее из своих объятий.

– Сдаваться запрещено, – прошептал я.

– Как и винить себя, – тихо ответила Милли.

– Амелия значит «трудолюбивая».

Не знаю, почему мне вдруг это вспомнилось. Пока она держала меня, я думал о том, до чего же она сильная.

– Верно, – Милли трепетно улыбнулась. – Так что, ты согласен немного потрудиться ради меня?