Самоубийство Пушкина. Том первый - Евгений Николаевич Гусляров

весьма ценным приобретением для читателя, любящего русскую литературу. В этом небольшом по объёму труде мы видим целый ряд ярких образов, искусно сплетённых автором из биографических нитей, тянущихся из множества разного рода документов.

Прежде всего — это образ самой Керн, красавицы и умницы, беспощадно относившейся к своей жизни, образ Пушкина, по-новому проступающий из мглы времён, черты других, лиц, окружавших Пушкина и Керн.

Реконструкция души. Здесь сделана попытка такого рода.

Жанр, в котором сделано жизнеописание знаменитой женщины, пожалуй, не ново, но названия у него ещё нет.

Это просто цепь документов и свидетельств современников, выстроенных в определённой последовательности, почти без комментариев. Это позволяет с исключительной точностью восстановить дух эпохи, всесторонне и столь же точно воспроизвести реальные взаимоотношения, облик и подлинную жизнь многих людей, которые оставили яркий след в истории отечественной культуры.

Читатель будет, несомненно, благодарен автору за умелое воссоздание достопамятной эпохи, в которую жили и действовали эти люди, творившие русскую историю.

Н. Раевский, пушкинист

Несколько слов от автора

Тот, кто роется в ворохе старых бумаг с заранее обдуманной целью, сходен в своих желаниях с человеком, пришедшим расспрашивать.

Я и расспрашивал бумагу, узнавая, как много человеческой души сохраняет она.

И ещё я узнавал, что бумага бывает откровеннее души, потому что она выдаёт порой даже то, что относят к сокровенному.

Может быть, со временем мы дойдем до того, что сможем восстанавливать человеческую душу, как умеем уже восстанавливать облик давно ушедших людей.

Реконструкция души. Здесь сделана попытка такого рода.

Мой стол и сейчас еще завален книгами, журналами, оттисками газетных статей с не совсем привычным начертанием шрифта более чем столетней давности.

Когда я сажусь за этот стол, старые строчки будто обретают голос.

Я не могу избавиться от иллюзии, что слышу живых людей, которых давно уже нет.

Я вслушиваюсь в эти голоса с естественной робостью человека, не вполне освоившегося в хорошей компании, собравшейся много раньше моего прихода.

Они говорят о другом человеке, об отсутствующем. Говорят, с нежностью, восхищением, сочувствием, иногда с иронией, грубоватым добродушием.

Многое из того, о чём говорится в этой компании, не укладывается в устоявшееся представление о том человеке, впрочем, как и о тех людях, которые выступают со свидетельствами…

В своем рассказе я сознательно поставил себя в жёсткие рамки, которыми ограничивает автора документ.

Недостаток любого комментария заключается в том, что он поправляет, вольно или невольно, документ, а, значит, мнение человека, который, в данном конкретном случае, уже не может его защитить. Потому в этом повествовании комментариев почти нет. Ни своих, ни тех, которые считаются общепринятыми.

Фантазия и домысел — вещи хорошие, но, когда они касаются реально существовавшей личности, они могут оскорбить её даже в том случае, если лакируют и приукрашивают.

Это соображение продиктовало форму повести-документа, в которую должны быть обязательно включены все свидетельства, которые существуют. Тут возникли сразу две сложности.

Первая — надо было добыть все свидетельства.

Вторая — по мере того, как пухла папка с выписками, уже не от тебя зависело, каким в конце концов станет герой.

Я просто шёл по следам чужой судьбы и, чем больше было в ней неожиданности, тем большее удовольствие она мне доставляла.

Всё это время я сам скорее был читателем. У меня не было возможности что-либо исправить в этой судьбе.

Теперь о самой героине.

Имя, которое жизнь выбирает для бессмертия, чаще всего стоит того. Случайностей в этом не бывает.

Есть имена героические, которые составляют славу эпохи.

Есть имена поэтические, которые составляют цвет эпохи.

Есть имена, по которым мы составляем себе представление об обаянии эпохи и тех людей, которые наполняют ее земным и прекрасным содержанием. Вот именно к этому последнему разряду исторических личностей нужно, пожалуй, и отнести Анну Керн, урожденную Полторацкую, в последнем замужестве Маркову-Виноградскую.

…Я не могу избавиться от иллюзии, что слышал живые голоса людей, которых давно уже нет. В общем-то тут нет ничего удивительного, потому что на старых пожелтевших листах, часто бывало — находил вместо букв и типографской краски драгоценный камешек из многоцветной мозаики жизни.

Когда все камешки были подобраны и в беспорядке сложены в мастерской, встал вопрос — с которого начинать?

Решил начать с этого:

…дедушка получил место губернатора в Орле и поехал туда с новобрачными, с сыновьями и дочерьми: Анною и Натальею. Там-то я и родилась, 11 февраля 1800 года, под зелёным штофным балдахином с белыми и зелёными перьями страуса по углам. Обстановка была так роскошна, что просительницам мудрено было класть на зубок под подушку матери иначе как золото, и его набралось до семидесяти голландских червонцев. Эти червонцы занял Иван Матвеевич Муравьев-Апостол в 1807 году. Он был тогда в нужде. Впоследствии он женился на богатой и, по случаю женитьбы Петра Ивановича Вульфа на Розановой, говорил, что «Вульф женился на розе, а я на целой житнице». Несмотря, однако же, на это, долг остался неуплаченным. Что, если бы наследники его вспомнили о старом долге и помогли мне в нужде.

А.П. Керн. Русский архив. 1884, вып. 6.

Несколько слов от автора

Эти строки написаны Анной Петровной, когда ей было уже за семьдесят. Кроме важного в отношении хронологического порядка сообщения, содержится в них намёк на некое неблагополучие, которое роковым образом сопровождало её в течение всей жизни. Это краткий очерк, молниеносный конспект жизни, который можно ставить эпиграфом к ней…

Я воспитывалась в Тверской губернии, в доме родного деда моего по матери, вместе с двоюродною сестрою моею, известною вам Анною Николаевною Вульф, до 12 лет возраста.

А.П. Керн. Воспоминания. Вступительная статья, ред. и прим. Ю.Н. Верховского. Л., «Academia», 1929, с. 242–279. С уточнением по Библиотеке для чтения, 1859, т. 154, N 3, с. 111–144

Отец её, малороссийский помещик, вообразил себе, что для счастья его дочери необходим муж генерал. За неё сватались достойные женихи, но им всем отказывали в ожидании генерала. Последний, наконец, явился. Ему было за пятьдесят лет.

А.В. Никитенко. Дневник.

Анна Петровна сама рассказывала, что когда в Берново приехала Екатерина Федоровна Муравьёва с сыновьями Никитой (впоследствии сосланным в Сибирь «декабристом») и Александром, и мальчики резвились, дурачились, и обращались с ними бесцеремонно, то обе подруги (А.П. Керн и А.Н. Вульф), которым едва исполнилось по десять лет, на них обижались: «Они смели фамильярничать с особами, которые считали себя достойными только принцев и мечтали выйти замуж за Нуму Помпилия или Телемака, или за подобного им героя. Такой дерзости мы не