Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура - А. Кошелев

24 июня 1945 года я участвовал в Параде Победы. А уже на следующий день получил приказ возвращаться в свою 20-ю Гвардейскую танковую бригаду, которая к тому времени была переброшена в Монголию. Пока ехали на восток, о войне не думалось. Все мы верили, что очень быстро разделаемся с японцами.

Прибыв в расположение бригады, рассредоточенной по батальонам вокруг большого озера Туелет-Нур неподалеку от Тамцак-Булака, я принял командование над ротой танков Т-34–85 (10 машин). По всему чувствовалось, что надвигаются важные события. Уже на следующее утро всех офицеров бригады собрали на командирские занятия — нам преподавали организацию и оснащение войск японской армии, вплоть до дивизии, а также возможный характер и тактику ведения ими боевых действий; но прежде всего учили ориентироваться на местности по азимуту, солнцу и звездам — ведь территория Монголии и Северного Китая в полосе будущих боевых действий вплоть до горного хребта Большой Хинган представляла собой пустынно-степной район с наличием солончаковых участков и сыпучих песков, где практически отсутствовали характерные ориентиры.

В первых числах августа наш комбат майор Попков вывез офицеров на разведку маршрута выдвижения батальона к границе. Ехали на грузовой машине с небольшой скоростью, часто останавливаясь и определяясь по азимуту и солнцу, а также отмечая характерные участки местности, которые могли служить ориентирами. На одной из остановок комбат сказал: «Хватит! Дальше — в 10 километрах отсюда — граница». В этот день я впервые увидел два японских самолета — они неожиданно появились из-за облака на высоте 1,5–2 км и, достигнув границы, круто развернулись обратно. Минут через 15 показались снова, но уже километрах в 5–7 правее нас, и повторили тот же маневр. «Чуют самураи, что здесь неладно, вот и ведут разведку с воздуха», — сказал комбат. Меня подмывало спросить, когда же мы наконец начнем, но он, будто угадав мои мысли, так взглянул на меня, что я понял: этого вопроса задавать не следует. Ведь о предстоящей войне никто прямо не говорил до самого последнего момента — правда, на политзанятиях часто вспоминали о прежних войнах с японцами, рассказывали о борьбе китайского народа, порабощенного японскими империалистами, и об освободительной миссии Красной Армии, так что все мы прекрасно понимали: война не за горами — но вслух это не обсуждали. И лишь утром 8 августа, когда уже был получен дополнительный паек и вода из расчета 5 литров на человека в сутки и по 100 литров на каждый танк, — нас, командиров взводов и рот, собрали в палатке комбата, где в присутствии начальника штаба бригады и представителя политотдела объявили: «Настала пора, когда мы, воины-гвардейцы, должны смыть черное пятно истории, лежащее на нашей Родине». После чего командир батальона поставил задачу на выдвижение в исходное положение для боевых действий.

К границе двинулись во второй половине дня — потому самому маршруту, что рекогносцировали накануне. Сильно припекало солнце — жара была градусов под сорок. Броня быстро накалялась. Образовавшийся столб густой темно-рыжей пыли заставил нас вскоре увеличить дистанцию между танками свыше 50 метров. К 11 часам вечера мы достигли исходного района, где, выставив боевое охранение и наблюдателей от каждого экипажа, приступили к обслуживанию наших «тридцатьчетверок». И тут обнаружилось, что, хотя песчаногравийная почва позволяла танкам двигаться с высокой скоростью (до 50 километров час), однако при этом очень быстро изнашивалась гусеничная лента и, особенно, траковые пальцы, соединяющие траки в единое целое, — в результате гусеницы растягивались и у многих танков были на грани обрыва. Кроме того, после первого же дня форсированного марша воздухоочистители двигателей оказались настолько запылены, что это грозило вывести их из строя. В общем, отдыхать этой ночью нам почти не пришлось — пока закончили техобслуживание, пока поужинали и легли, кажется, только заснули — уже будят: строиться на митинг. Кое-как, экономя воду, умылись и собрались возле своих танков — еще затемно. На митинге выступил член военного совета нашей 6-й Гвардейской танковой армии генерал Туманян — еще раз напомнил о первой русско-японской войне и об агрессивной сущности японского империализма, пожелал нам успеха. После чего, впервые за все время моего пребывания фронте, до нас была доведена — в общих чертах — боевая задача. Нам предстояло за двое суток пересечь обширный (более 300 километров!) пустынно-степной район между границей и горным хребтом Большой Хинган, еще за два дня преодолеть его и выйти на Центрально-Маньчжурскую равнину; затем, развивая наступление в юговосточном направлении, овладеть городами Порт-Артур и Дальний — с тем, чтобы не допустить отхода главной группировки войск Квантунской армии из Центральной Маньчжурии на юг. Среднесуточный темп наступления определялся в 80–90 и более километров — такого в истории еще не бывало. Кроме того, впервые в военной практике танковое соединение должно было действовать в первом эшелоне фронта.

Границу мы перешли в 4 часа утра 9 августа, без огневой подготовки, не встретив организованного противодействия противника. Лишь часа через два в небе появилась пара японских самолетов, но их сразу же перехватили наши истребители, не позволив сделать заход для атаки. Вообще, наступление явно застало самураев врасплох — на этом направлении они так и не смогли оказать нам ожидаемого упорного сопротивления. Так что главным нашим противником были не японские войска, а климат и рельеф местности. К полудню, когда температура поднялась до 45 градусов, а солнце так накалило броню, что она обжигала даже сквозь одежду, у нас появились первые потери — от перегрева и солнечных ударов начали выходить из строя стрелки, сидящие десантом на наших танках, а затем и члены экипажей. Медикам то и дело приходилось оказывать помощь то в голове колонны, то в хвосте. Однако, несмотря ни на что, мы шли и шли вперед. Пыль застилала все вокруг, мешая ориентироваться. Но вскоре в небе появился У-2, который направлением своего полета стал указывать нам путь. За первый день наступления мы одолели 170–180 километров — более половины расстояния от государственной границы до Большого Хингана, который уже показался над горизонтом.

На следующий день трудностей еще прибавилось. Накапливалась усталость — ведь техника и люди работали на пределе своих возможностей, а то и за этим пределом. Когда ближе к вечеру начал накрапывать мелкий дождь, мы поначалу обрадовались, надеясь, что он прибьет удушливую пыль и хоть немного охладит обжигающую броню. Но облегчения так и не дождались — на смену жаре пришла изматывающая духота. Мало того — пересохшие речки быстро наполнялись водой, превращаясь в серьезные препятствия, а солончаковые участки вообще становились непроходимыми. Тут я совершил досадную ошибку. Увидев впереди совсем небольшую речку — всего метров 7–8 в ширину, — решил преодолеть ее с ходу и приказал механику-водителю увеличить скорость. Но, едва войдя в воду, танк сразу же завяз, задевая днищем за песчаное дно, и еле-еле выбрался на другой берег. Следующей «тридцатьчетверке» повезло еще меньше — ее днище засосало, и она так и не смогла преодолеть препятствие. Застряли посреди речки и еще два танка. Чтобы освободить их из этой песчаной ловушки, потребовалось больше полутора часов. Каждую из засевших «тридцатьчетверок» приходилось вытаскивать сразу тремя танками, порвав при этом три троса. После такого урока дальше двигались очень осторожно, часто останавливаясь проверить маршрут на проходимость и провешивая подозрительные места.