Песнь небесного меча - Бернард Корнуэлл

— Да, — ответил этот человек.

Финан похлопал его по голове, чтобы придать убедительности своему приказу, и встал. Мы увидели, как одетый в черное человек кое-как поднялся и, спотыкаясь, двинулся прочь, вниз по склону холма. Я немного подождал, чтобы убедиться, что тот действительно ушел, а потом мы втроем шагнули в церковь, Финан закрыл за нами дверь и уронил в скобы засов.

А я отодвинул занавеску.

Мы находились в самой темной части церкви, но все Равно я чувствовал себя выставленным на всеобщее обозрение, потому что в дальнем ее конце, там, где находился алтарь, все сияло от пламени свечей. Цепочка одетых в Рясы людей стояла лицом к алтарю; их тени падали на нас. Один из этих священников повернулся к нам, но увидел просто три силуэта в темном, с надвинутыми на лица капюшонами. Должно быть, он решил, что мы тоже священники, потому что тут же повернулся обратно к алтарю.

Только через мгновение я увидел тех, кто стоял на широком возвышении у алтаря, потому что их прикрывали священники и монахи. Но потом все церковники склонились в поклонах перед серебряным распятием, и я увидел слева от алтаря Этельреда и Алдхельма, а справа — епископа Эркенвальда. Между ними стояла Этельфлэд в белой льняной сорочке, подпоясанной под маленькими грудями. Ее светлые волосы были распущены, как будто она снова стала девушкой.

У нее был испуганный вид.

Позади Этельреда была женщина постарше, с жесткими глазами и седыми волосами, скрученными на макушке в тугой узел.

Епископ Эркенвальд молился на латыни, и каждые несколько минут наблюдавшие за ним священники и монахи (их было девять) повторяли его слова. Эркенвальд был облачен в красно-белую рясу с вышитыми на ней крестами и украшенную драгоценностями. Его голос, всегда резкий, отражался эхом от каменных стен, в то время как отклики церковников звучали слабым бормотанием.

Этельред как будто скучал, а Алдхельм, похоже, тихо наслаждался происходящим, какая бы мистерия ни разворачивалась в этом озаренном пламенем свечей святилище.

Когда епископ закончил молиться, все наблюдавшие за ним сказали:

— Аминь!

После небольшой паузы Эркенвальд взял с алтаря книгу, расстегнул кожаную обложку и перевернул жесткие страницы до места, отмеченного пером чайки.

— Это, — он снова говорил по-латыни, — слово Господне.

— Слушайте слово Господне, — пробормотали священники и монахи.

— Если человек боится, что жена ему неверна, — громче заговорил епископ, его скрежещущий голос повторило эхо, — пусть приведет жену свою к священнику. И принесет за нее жертву![12]

Он многозначительно уставился на Этельреда, на котором под светло-зеленым плащом была надета кольчуга. При нем имелись даже мечи — большинство священников никогда бы не допустили такого в церкви.

— Жертву! — повторил епископ.

Этельред вздрогнул, словно очнувшись от полудремы. Он порылся в кошельке, висевшем на его поясе с мечами, вытащил маленький мешочек, который протянул епископу и сказал:

— Ячмень.

— Как и велел Господь, — отозвался Эркенвальд, но не взял предложенного ячменя.

— И серебро, — добавил Этельред, торопливо вынимая из кошеля второй мешочек.

Епископ взял оба приношения и положил перед распятием. Потом поклонился ярко сверкающему изображению пригвожденного бога и снова поднял большую книгу.

— Таково слово Божие, — яростно проговорил он. — Мы должны набрать святой воды в глиняный сосуд, и да возьмет священник пыли с пола святилища, и да положит он пыль эту в воду.

Книга была возвращена на алтарь, и священник протянул епископу грубую глиняную чашку, наверняка со святой водой, потому что Эркенвальд поклонился ей. Потом епископ нагнулся и зачерпнул с пола пригоршню грязи и пыли. Он высыпал грязь в воду, поставил чашку на алтарь и снова взял книгу.

— Я заклинаю тебя, женщина, — свирепо сказал он, переводя взгляд с книги на Этельфлэд. — «И если никто не переспал с тобою, и ты не осквернилась и не изменила мужу своему, то невредима будешь от сей горькой воды, наводящей проклятие!»[13]

— Аминь, — проговорил один из священников.

— Таково слово Господне! — сказал другой.

— Но если ты изменила мужу твоему, — Эркенвальд словно выплюнул прочитанные слова, — и осквернилась, и да соделает Господь лоно твое опавшим и живот твой опухшим[14]. — Он вернул книгу на алтарь. — Говори, женщина.

Этельфлэд молча смотрела на епископа. Она не проронила ни слова, широко распахнув от страха глаза.

— Говори, женщина! — прорычал епископ. — Ты знаешь, какие слова должна сказать! Так скажи их!

Этельфлэд, похоже, была слишком испугана, чтобы заговорить.

Алдхельм прошептал что-то Этельреду, тот кивнул, но ничего не сделал. Алдхельм пошептал снова, и Этельред снова кивнул. На сей раз Алдхельм сделал шаг вперед и ударил Этельфлэд. Это был несильный удар, просто хлопок по голове, но этого хватило, чтобы заставить меня непроизвольно шагнуть вперед.

Гизела схватила меня за руку, чтобы остановить.

— Говори, женщина, — приказал Алдхельм.

— Аминь, — ухитрилась прошептать Этельфлэд. — Аминь.

Рука Гизелы все еще была на моей руке. Я похлопал ее пальцы в знак того, что спокоен. Я был зол и удивлен, но спокоен. Я погладил руку жены, потом уронил ладонь на рукоять Вздоха Змея.

Этельфлэд явно сказала верные слова, потому что епископ Эркенвальд взял с алтаря глиняную чашку. Он высоко поднял ее над распятием, словно показывая своему богу, потом осторожно налил немного грязной воды в серебряную чашу. Снова высоко воздел глиняную чашку и торжественно предложил ее Этельфлэд.

— Выпей горькой воды, — приказал он.

Этельфлэд заколебалась, потом увидела, что затянутая в кольчугу рука Алдхельма готова снова нанести удар — и послушно потянулась к чашке. Взяла ее, поднесла ко рту, подержала мгновение, закрыла глаза и, сморщившись, выпила горькое содержимое.