Удачная сделка - Мэри Джо Патни

— Прости. С подлинно английским высокомерием я часто забываю об остальных народах Британии.

— Если бы ты росла здесь, то не забывала бы, — лениво проговорил он, ложась на спину. — Рядом — Уэльские болота, границы, которые лорды-англичане охраняли от набегов диких кельтов. Сражения за эти земли шли в течение многих веков, а такое долго не забывается.

— А откуда родом была твоя мать?

— Из Сэрфилли. Ее отец был школьным учителем. У него с моим отцом была общая страсть — классификация диких цветов, и в течение многих лет они вели ученую переписку. А встретились они, когда мой отец оказался проездом в тех местах и захотел показать своему корреспонденту новый вид дикой орхидеи.

Он улыбнулся, вспоминая ту историю, которую в детстве часто слышал от матери.

— Оказалось, что эту орхидею уже описали, а вместо нее мой отец включил в свою коллекцию мою мать. Он был человеком не от мира сего, и его нисколько не смутило то, что он влюбился в совершенно незнатную особу. Ему казалось: раз он любит мою мать, то и все остальные тоже должны ее любить.

— Да, как наивно, — сухо проговорила Джослин.

— Его первая жена была внучкой герцога, и она приучила своих сыновей считать, что знатность превыше всего. У моей матери не было ни малейшего шанса завоевать их привязанность.

Джослин сделала глоток сидра и передала кувшин Дэвиду.

— А ты чувствуешь себя более валлийцем или англичанином?

Размышляя над ее вопросом, Дэвид отхлебнул сидра.

— Внешне я, безусловно, англичанин: это определялось тем, где я рос и как воспитывался. Но в душе… — Он негромко рассмеялся. — Иезуиты говорят: если они воспитывают мальчика до семи лет, он принадлежит им до конца жизни. Всех в основном воспитывают не иезуиты, а матери — значит, в моем случае под внешностью английского офицера и джентльмена должен скрываться суеверный валлиец.

Джослин отвела взгляд. Ее лицо стало совершенно непроницаемым, и Дэвид вспомнил, что до семилетнего возраста она росла без матери. Сколько ей было лет, когда ее семья распалась? Очевидно, она была достаточно взрослой, чтобы след остался на всю жизнь.

Пока Дэвид решал, следует ли ему подробнее расспросить Джослин, она сказала бесстрастно и холодно — такого тона он давно уже у нее не слышал:

— Раз ты валлиец, то должен любить желтые нарциссы и лук-порей. Недаром же он считается эмблемой Уэльса!

— Признаюсь, это так и есть, — отозвался он. — Весной Уэстхольм покрыт ковром из этих цветов. Мы с Салли, когда были маленькими, помогали матери высаживать луковицы.

Джослин улыбнулась: к ней снова вернулись непринужденность и спокойствие.

— И теперь ты вернулся домой. Иногда судьба дарит людям неожиданно счастливые финалы.

Дэвид мысленно задал себе вопрос: будет ли такой финал у их брака? А обращаясь к ней, сказал:

— Мне жаль, что тебя не ждет подобный финал с Чарлтон-Эбби.

Джослин обхватила руками согнутые колени.

— Так уж принято, что женщин увозят из родного дома, и они вынуждены устраивать себе новое гнездо. Когда-нибудь и у меня будет свой дом.

Не в силах упустить такой шанс, он приподнялся на локте и пристально посмотрел на нее:

— Уэстхольм мог бы стать твоим.

Джослин судорожно вздохнула и отвела взгляд. Дэвиду показалось, что этот проклятый герцог уселся тут с ними, чтобы испортить их пикник. Сдавленным голосом она прошептала:

— Цена была бы слишком высока.

— Вот как?

В его голосе зазвучали требовательные нотки, и Джослин медленно повернулась к нему лицом. Он протянул руку. Она неуверенно вложила в нее свою, и он вновь откинулся на спину, увлекая ее за собой. Приблизив ее губы к своим, он проговорил чуть слышно:

— Это — слишком высокая цена?

— Ты же сам прекрасно знаешь, что нет, несчастный! — шумно вздохнула она.

А в следующую секунду их губы уже встретились в поцелуе, который стал словно бы естественной частью этого жаркого летнего дня, со вкусом солнца и сидра. За несколько последних дней она стала не такой робкой, и теперь ее язык с невинным энтузиазмом проник в рот, неся ему дивный жар ее тела. Не отрываясь от ее губ, Дэвид уложил Джослин так, что их бедра оказались тесно прижатыми друг к другу, а ее пышные юбки упали вокруг него.

— Ах! — вздохнул он. — Какое хорошее место ты себе нашла! — И отогнул подол ее платья так, чтобы его рука могла свободно двигаться по обтянутым шелком чулка теплым и упругим изгибам. Когда кончики его пальцев скользнули по внутренней стороне ее бедра, она невольно вздрогнула. Он застонал, наливаясь желанием, — но между ними оставалось слишком много слоев ткани!

Чуть подрагивающим от смеха голосом она произнесла:

— Сомневаюсь, что ты сейчас можешь убедить суд, что не способен выполнять супружеские обязанности.

— Нам удивительно повезло, что мы уже начали дело, а судей здесь нет.

Обхватив ее за талию, он перекатился так, чтобы оказаться над ней. Ее стройная шея оказалась у его губ — открытая для легких, дразнящих поцелуев.

Дрогнувшим голосом она спросила:

— Тебе не очень трудно сдерживаться?

Это был одновременно и вопрос, и предостережение: она не хотела, чтобы они зашли слишком далеко. Но ему этого не хотелось — еще не пришло время.

— Я предпочту немного пострадать здесь, чем оставаться спокойным и благоразумным в другом месте.

Он снова взял в плен ее губы, а его рука ласкала скрытые под лифом холмики ее грудей, пока оба они не задохнулись от страсти. Желая большего, он прошептал:

— Наверное, тебе слишком жарко в этой плотной амазонке.

Одной рукой он расстегнул воздушные петли из галуна, служившие застежкой ее синего жакета, — он распахнулся. На фоне темно-синей ткани ее кожа казалась удивительно нежной и тонкой. Под жакетом оказался простой белый корсаж с большим вырезом, который открыл манящую ложбинку между грудей. Он лизнул ее, словно лакомство, приготовленное специально для него.

Джослин кончиками пальцев поглаживала его затылок, и от легкого прикосновения ее ноготков по его телу шла душная волна. Его рука опустилась ниже. Юбка амазонки поднялась выше колен, и ему удобно было ласкать ее сокровенное место. Когда он прикоснулся к нему, Джослин тихо ахнула, но едва первое потрясение прошло, ее ноги раздвинулись, и под его ритмичными ласками в ней начала пульсировать страсть.

У нее вырвался гортанный нежный вскрик, который был для него волшебно-эротичным. Он лихорадочно потянулся к застежке брюк и уже начал рвать ее, когда осознал, что делает. Проклятие: он забыл обо всем, кроме одной потребности — погрузиться в нее! Секунду он балансировал на краю: жар крови боролся с разумом и благими намерениями.