Золотой скарабей - Адель Ивановна Алексеева

едут и едут в Россию… Граф Разумовский пригласил художницу Виже-Лебрен, которая писала портрет Марии-Антуанетты.

– Бедная королева! Всё она делала неправильно! Что еще?

– Ваше величество заказывали бассейн, так мрамор погрузили на судно и доставили в Петербург.

Екатерина оживилась, лицо озарила одна из ее самых очаровательных улыбок.

– И что – уже установили?

– Именно так, ваше величество, идет работа.

Не умолчим о том, что во время праздника Екатерина решила сделать еще один подарок Потемкину – испробовать «английское новшество» – бассейн. Никто, конечно, не видел той редкой картины, когда она и он, два великана, подобные двум китам, плескаются в теплых водах лондонской новинки. Только Безбородко, встретив Строганова, буркнул: «Славного мастера сделал ты из своего раба, Александр Сергеевич».

…Праздник был в разгаре. Через стол, уставленный яствами, перекрещивались два выразительных взгляда: матери и сына. Прищуренно-любезный – Екатерины, и дерзко-равнодушный – Павла. Ох уж эти самодержавные нравы, замешенные на неведомо каких симпатиях и тем более – неизвестно, на какой крови!.. И еще один человек перехватил их взгляды – это Николай Иванович Салтыков, – дворцовая молва нарекала его отцом Павла, но Павел не желал об этом слышать! Он почитал своим отцом убитого Петра III, а вид Салтыкова поднимал в широкой груди малорослого наследника бурю чувств, которые вырывались порой в самых неприглядных формах. В Зимнем дворце Салтыков пользовался всеми привилегиями чрезвычайной особы. Содержание каждого дня его обходилось казне в 400 рублей. Другие Салтыковы – рослые, видные, а этот ходит, подпираясь костыликом. Однако находится в большой доверенности у императрицы.

Рожденный с мечтательностью в душе, романтичный Павел рос среди дворцовых интриг, соблазнов, сердце его искало опоры, но – только не у матери. Сперва – в первой жене Вильгельмине, потом – в супруге Марии Федоровне, которая щедро рожала ему наследников. Павел любил детей, особенно дочерей, однако чем старше делались его сыновья, тем меньше общего оставалось меж ними: их забирала Екатерина.

У нее были бурные романы, фавориты. Павел же привязан к умненькой фрейлине Нелидовой, еще с тех пор, как увидел ее в Смольном институте, но оставался истинным рыцарем; что бы ни говорили при дворе, их связь была «дружба, священная и нежная, невинная и чистая». В последнее время у матери появился «новый любезник» – Платон Зубов… Павел не мог скрыть к нему неприязни, называл его «смугляк», «зуб».

Нервный, инфантильный, наделенный от природы мистическими настроениями Павел и его трезвая, расчетливая, не терпящая никаких суеверий мать представляли две противоположные натуры. Да и воспитатель Павла – Никита Панин тоже внес свою лепту. Образованный, начитанный, он знал много таинственных историй о древних рыцарях, благородстве, о новом, нравственном строении общества, где бы не церковь, а образованные благородные люди играли главную роль.

И Павел рос подозрительным, замкнутым, хотя внешне был любезен и галантен.

Часто думал о своем отце Петре III – тот впитал в себя кровь двух заядлых врагов – Петра Великого и Карла XII, тоже великого; образовалась адская смесь, оттого и чудачествам Петра III не было конца. Он словно бросал вызов приличиям света. Слушая россказни про отца, Павел то и дело смотрелся в зеркало, ища в своем лице его черты, – от одного этого можно было сойти с ума.

Единоборство взглядов матери и сына на том празднестве – лишь одно мгновение театрального действа, которое разыгрывалось ночью в Таврическом дворце. На арене гремела музыка, пели хоры, лакеи, сбиваясь с ног, носили напитки, сласти. Черная, холодная ночь. Но море огней не давало ей уронить даже слабую тень на пиршество…

В середине праздничной ночи Екатерина, утомленная зрелищами, поднялась со своего кресла. Потемкин дал знак, и подали карету. Он стоял, озаренный факелами, на крыльце, в алом плаще и черной накидке, воздев руки к небу. Один глаз перевязан, а другой горел черным пламенем. Зрелище не для слабонервных.

Екатерина удалилась к себе.

…Теперь предстояла работа пииту Державину – составить отчет в стихах и в прозе и подать Потемкину в руки через два-три дня…

Но что случилось тогда со светлейшим? Прочтя, а может быть, и не читая еще отчета, он вдруг выскочил из дома, сел в коляску и помчался невесть куда, среди дождя и грома. Увы! Любовные разрядки бывают диковаты!.. Праздник, по его мнению, не удался. «Зуб» не вырван! Зубов в покоях государыни. Более того: минуя его, никто теперь не может туда попасть.

Что оставалось могучему титану? Назад к туркам! Ехать, не глядя на болезнь, которая подкралась в те горькие месяцы: одно спасение – уехать. И Потемкин отправляется к месту военных действий.

– Едва ли я выздоровею, – говорил он, прощаясь, лакею. – Но да будет воля Божия! Увы!

Печально, болезненно лицо Потемкина…

Тридцатого сентября, в дороге – его именины. Жизнь идет к концу. Неужто не будет никакой весточки от нее, Екатерины? Но – нагоняет нарочный и вручает подарок! Легкая шуба и шлафрок. Сквозь слезы читает бывший «ночной император» письмо Екатерины. «Скорее ехать, скорее!» – приказывает он.

Лошади мчат. Он бредит: «Всю жизнь жаждал я осчастливить человеков. Только не удалось…»

Пятого октября попросил остановиться: «Выньте меня из кареты… хочу умереть в поле».

Разостлали ковер, принесли подушку. Лежа он смотрел в чистое, безоблачное небо, что-то шептал.

Намочили ему голову спиртом. Он зевнул три раза и… покойно умер. Как будто свеча, которая вдруг погасла без малейшего ветра.

Известие о смерти Потемкина привело Екатерину в отчаяние, она заперлась в своем кабинете и долго плакала. «Мне некем заменить Потемкина… он имел необыкновенный ум, нрав горячий, сердце доброе, он благодетельствовал даже врагам своим: его нельзя было купить…» – горевала она.

В такие грустные минуты императрице хотелось забыться. Утешением обычно служили карты. И было послано приглашение графу Строганову.

– В бостон, в макао? – спросил он.

– В дурачка! – процедила она сквозь зубы.

…В тот же год осенью пришло сообщение, что Потемкин где-то в степи остановил карету, веля положить себя на землю, – и так лежал, глядя в небо, пока не отлетел от него бесстрашный его дух…

Ее величество раскладывали пасьянс, и на лице была обычная учтивость, но… взглядом показала на кресло:

– Садись! Рассказывай!

От каждого гостя она ждала новостей и, пока тот говорил, изучала его лицо, думая о чем-то своем. Граф поделился впечатлениями от коллекции античных камней, которую видел у княгини Дашковой:

– Редкость большая! Не решаюсь приобресть, пока ваше величество не посмотрит…

– Но княгиня сама могла бы показать их мне.

Он понял, что совершил неловкость в отношении княгини Дашковой, – в последнее время бывшие подруги не ладили. Княгиня знала: «Опасно говорить государям правду; если они и