Девять унций смерти - Сергей Раткевич

— Одно удовольствие — наблюдать, как ты торгуешься, — со смехом поведал он.

А Якш с досадой хлопнул себя по лбу. Ему ведь не торговаться надо было, а рассказать.

— Попробуем еще, — улыбнулся мастер. — Например, так!

На Якша смотрела очаровательная трактирная служаночка.

Нет, маэстро Терциани не перевоплотился, конечно, в разбитную девицу, но при взгляде на него почему-то виделась именно она.

— Ну, расскажи мне что-нибудь, — хихикнула она, поводя плечиком.

Якш все еще хватал ртом воздух, перемена была слишком разительной… и это при том, что никакой перемены на самом деле не было.

— Какой ты скромник! — хихикнула девица. — Ну расскажи что-нибудь, я же знаю, тебе самому до смерти этого хочется!

— Собственно я… о способах закалки… — выдавил из себя Якш.

Страшно не хотелось провалить еще и это задание мастера. Лучше уж выглядеть идиотом. Ничего, ученику вполне простительно.

— Как интересно! — восхищалась девица почти после каждого слова. — Никогда о таковском не слышала!

Если б она только восхищалась! Она еще и спрашивала.

Перебиваемый то и дело бестолковыми вопросами, Якш кое-как изложил суть дела и чуть не упал от невинного вопроса:

— А почему это ты, мужчина, да еще такой красавчик, женскую работу справляешь?

— Женскую? — изумился Якш.

— Ну да, ведь варить супы — женское дело, разве нет?

— Супы? — чуть не заплакал Якш.

— А разве ты не про супы толкуешь? — невинно удивилась красавица.

— Берем кусок железа, — сжав зубы, проговорил Якш. — Что такое железо, знаешь?

— Знаю, — порадовала его красавица. — Из него сковородка сделана!

— Ну вот, берем, значит, кусок сковородки…

— И несем в починку, — кивнула понятливая.

Якш застонал.

— Не в починку? — участливо переспросила красавица. — И то правильно. На свалку ее! Лучше уж новую купить.

— Мастер! — простонал Якш. — Ну как такой дуре что-то поведать?! Она же ду-у-ура! Просто ду-у-ура, и все тут!

— Да очень просто, — улыбнулся маэстро Терциани. — Достаточно перевоплотиться в еще одну такую же.

Он сделал шаг в сторону и обернулся к месту, на котором только что стоял.

— Какая у тебя чудная кофточка, — промолвила еще одна служаночка. — Сколько отдала? Да что ты! Неужели по пять? Я на углу, в лавке, по три видела! Точно такие же, лопни мои глаза, если вру! Да нет, не маленькие! И не большие! Кстати, ты слышала, эта дура Молли уговорила своего мужа купить ей кафтанчик на лисьем меху, представляешь? Купила, а он на нее не лезет! Так она его ножницами! Ножницами! Вот дура, да? А что учудил недавно мой муженек… представляешь, у него недавно увлечение образовалось! Да нет, не женщиной, он теперь разные железяки в дом приносит и ковыряется с ними…

Якш только головой покачал, до того нелепо звучало в устах этой дурочки изложение основ кузнечного дела и прочее, но придраться ни к чему не смог, маэстро Терциани изложил тему с легкостью и так просто, что даже до дурочки с куриными мозгами должно было дойти. Ну если и не полностью, то хоть частично.

— Мастер… а… эта наука… зачем это? — спросил Якш, когда вторая служаночка растаяла как дым от единого поворота головы маэстро Терциани, а вслед за ней исчезла и тень первой.

— Искусство барда — это не только музыка, не только пение, — ответил маэстро Терциани. — Бард общается со всеми, со всем миром. Для него все равны: мудрец и дурак, простолюдин и вельможа, для каждого у него должно быть свое слово, так, чтоб тебя не только слушали, но еще и поняли.

— Здорово, — искренне выдохнул Якш. — А у меня так получится?

— Будем пробовать, — пожал плечами маэстро. — Кое-какие успехи у тебя есть. Кружку в руках «гнома» ты все-таки заметил, и правильно. Это и была та самая точка, вокруг которой я создавал все остальное. Кружка с пивом — как бы атрибут любого гнома. Немножко слишком нарочито, но мне и хотелось, чтоб ты заметил. Зато с девушкой и трактирщиком ты не уловил ничего. Быть может, потому, что люди тебе знакомы хуже гномов? Впрочем, это только начало. Посмотрим, что будет дальше.

* * *

— Я люблю тебя! — выдохнул Фицджеральд.

«Прости, Джеральд, король Олбарийский, тот, кого я всю жизнь считал своим настоящим отцом. Прости. Я не оправдал возложенных на меня надежд. Прозевал заговор. Так глупо попался… а теперь еще и вот… в любви признаюсь. Только о себе и думаю».

— Я люблю тебя, — повторил он удивленно.

Так долго знать о своей любви… и не признаваться в ней даже себе самому. Не сметь. Даже в мыслях не держать, а теперь…

Вокруг страшно хлюпала вода, сочившаяся из множества отверстий, а он глядел на любимую, лаская ее взглядом, и был упоительно счастлив, словно эти волшебные слова отменили все то страшное, что с ними уже случилось, и теперь все-все будет сказочно хорошо.

«Я люблю тебя!»

— Мы не будем таскать камни, — высвобождаясь из его объятий, улыбнулась гномка.

— Не будем? — переспросил Фицджеральд. — Но почему?

— Потому что ты любишь меня, — просто ответила она. — Вот поэтому и не будем.

— Но…

— Бери молот, Фицджеральд! Бери молот, сын своего отца! — яростно выдохнула гномка, и был в ее словах могучий призыв, обычно лишь мужчине свойственный, но оттого стократ сильней звучащий в устах женщины.

«Что?!! — яркой молнией вспыхнула ярость. — Сын своего отца?! Да как ты смеешь?!! За что?!!»

— Ты ненавидишь гномов?! — с мрачновато-безумной радостью спросила владыка. — Ты плохо нас знаешь! А знал бы лучше — ненавидел бы больше! Нас есть за что ненавидеть, Тэд Фицджеральд, сын своего отца, последний цверг этого острова! Знал бы ты… как я ненавижу гномов! Бери молот, Тэд Фицджеральд. Мы не умрем здесь. Мы пробьемся.

— Пробьемся? Как?!

— Неважно! — яростно ответила она. — Пробьемся! Потому что и я люблю тебя.

Какой-то камень с шумом обрушился в образовавшуюся под стеной лужу.

— Смотри, вот они все — видишь? — хрипло прошептала гномка. Ее палец обвел громаду нависающего камня. В неровном свете факелов каменные выступы казались чудовищно ухмыляющимися ликами, пляшущими и подмигивающими харями каких-то уродцев.

— Вот они, — повторила гномка. — Гномы, которые заманили нас сюда. Гномы, которые мечтают нас погубить. Гномы, которых ты ненавидишь. Гадкие сволочные дураки. Грязь этого мира.

Фицджеральд потряс головой.

— А своего отца видишь? Того, мерзкого насильника? Смотри, вот же он!

Фицджеральд смотрел, но не видел гномов. Не мог видеть. Не получалось. Потому что не гномы то были. Это жуткое подгорное чудовище без имени и тени разворачивало свои извивающиеся кольца, и тысячи его пастей силились пожрать свет.