Синайский гобелен - Эдвард Уитмор

Сидя на полу в домике у моря, Бернини начинал разбираться со всей этой кучей подарков и, распаковав, внимательно осматривал каждое новое диво: амулеты и талисманы, книжки с картинками, арабскую накидку и головной убор, разборную модель пирамиды Хеопса во всех подробностях, с потайными ходами и сокровищницей.

Бернини хлопал в ладоши, Мод смеялась, а Стерн, не переведя дух, мчался на кухню, оглашая названия блюд, которые собирался приготовить на ужин: баранина по-арабски, рыба по-французски, изысканные печенья, овощи, приправленные острыми специями, и радужное заливное. Она помогала ему найти кастрюльки и сковородки и садилась в уголок, а он стучал ножом, нюхал, пробовал, придирчиво хмурясь, добавлял капельку этого и щепотку того, попутно бегло пересказывая случаи и анекдоты из Дамаска, Египта и Багдада, отвлекая Мод от рутины ее тихой в остальное время жизни.

Ближе к вечеру он открывал шампанское и икру, а потом они зажигали свечи в тесном садике, смакуя его чудесные блюда и слушая плеск волн, а Стерн продолжал оживлять застолье своими рассказами со всего света об экстравагантных костюмах, нелепых слухах, разыгрывал воображаемые диалоги, то увлекательные, то резкие и хриплые, вскакивая со стула, а иногда и вставая на него, он размахивал руками, улыбался, крался вдоль стен, жестикулировал и корчил смешные рожи, смеялся, барабаня пальцами по стакану, хохоча и размахивая цветком.

Приходил Бернини сказать спокойной ночи, и на некоторое время в садике воцарялась тишина, они сидели молча, наслаждаясь вечерним воздухом и коньяком, потом разговор постепенно возобновлялся, теперь уже вспоминались подробности то одного, то другого яркого эпизода из числа произошедших за эти месяцы; Стерн забрасывал невод воспоминаний все дальше и дальше во тьму, пока его усилиями весь мир, казалось, не собирался к ним на огонек.

Как-то уже за полночь он достал свои блокноты и показал ей тщательно составленные планы, расписанные в подробностях списки встреч, поставки и графики.

К концу лета, сказал он, безусловно, к концу лета. Просто должно получиться, и все.

Пометка здесь, на этой страничке, другая. Одна, две, три, четыре.

По порядку, черным по белому, он отмечал пальцем пункт за пунктом, от одного до двенадцати, от ста до бесконечности. До мелочей продуманные планы. Да, к концу лета непременно.

Потом они опять курили и открывали бутылки, под шипучие воспоминания и возвышенные чувства в мерцающем свете читали друг другу стихи, цитируя слова, в которых говорилось о страдании и благородстве, жизни богатой и пьяной вином дальних стран, и огонь свечей возвращал их на тот берег под звездами, где они смеялись, и плакали, и говорили всю ночь напролет, чтобы в конце ее обрести настоящее умиротворение в объятьях друг друга, в час столь поздний, что они уже не помнили, когда задули свечи и вернулись в дом; Мод уснула, едва успев добраться до спальни, а Стерн к тому времени уже похрапывал на своем диванчике.

На следующее утро, когда она проснулась, он уже ушел, но оставил записку, что вернется к вечеру с припасами для нового пиршества. А потом был еще один чудесный вечер при звездах, а на следующий день они уже шли обратно по Пирейскому пирсу, их суматошная скоропалительная встреча кончилась.

Он приезжал несколько раз летом, а потом еще были ясные теплые осенние вечера, новые разноцветные пакеты для Бернини, пирушки и сценки, воспоминания о путешествиях и новые планы в блокнотах. Перед отправлением парохода они выпили в его каюте водки на дорожку, Стерн, как всегда, выглядел уверенным в себе и жизнерадостным, его так волновало новое начинание, что даже лицо раскраснелось, — может, он выпил чуть больше обычного, прощальный взмах, улыбка, и корабль отчалил.

На сей раз это, чем бы оно ни было, должно было произойти в конце года. А приехав под Рождество, он говорил, что это непременно случится к Пасхе, а на Пасху — что к концу лета обязательно.

В этом был весь Стерн. Что-то все время должно было произойти, но никогда не происходило.

Она вернулась домой и увидела, что Бернини играет в свои новые игрушки. Она спросила, понравились ли они ему, и он сказал да, очень. Она вышла в сад и вспоминала Стерна, его гостинцы, дорогие угощения и шампанское.

Она знала, что денег у него нет. Она знала, что уехал он, скорее всего, с пустыми карманами, но он всегда так делал решительно все: платил за все сам, покупал самое лучшее, импортное, это было глупо, а еще он возил ее на такси, тоже глупо, сама она никогда на такси не ездила.

Но Стерн вел себя так, когда был с ней, тратил свои деньги быстро, все разом, да не так уж много у него и было, но он ничуть их не жалел, потому что был целиком поглощен поэзией своих идей и великих планов, которые ничем не оборачивались на практике. Такой добрый и щедрый, такой непрактичный и глупый, и все это было отчасти даже очень грустно, потому что она знала, о какой степени бедности это говорит.

Она бы так никогда не смогла, даже если бы на ней не лежала ответственность за Бернини. Она просто никогда бы не позволила себе, как он, промотать за два дня деньги, на которые можно было жить месяц, а потом существовать непонятно на что.

Потом она думала о его блокнотах, страничках, исписанных его аккуратным почерком: каждый раз новые иллюзии, рождавшиеся всегда по ночам, когда от пламени свечи во мраке разгоралась надежда. Но свеча гасла на заре, и его Пасха все никак не наступала.

Он это знал, но не расставался с красивыми мечтами и несбыточными обещаниями. Почему? Почему он так жил?

Она вдруг рассмеялась. Она стояла перед зеркалом, рассеянно разглаживая волосы. Лицо все в морщинах. А волосы седые. Откуда это вдруг? Кто это там в зеркале?

Это не она. Ведь она молодая и красивая, ее совсем недавно включили в олимпийскую сборную и послали в Европу. Подумать только. Европа.

Она вновь засмеялась. Бернини, игравший на полу, повернулся к ней.

Что там такого смешного в зеркале?

Мы.

Кто это мы?

Взрослые, милый.

Бернини улыбнулся.

Это я знаю. Это я всегда знал. Поэтому, мне кажется, я не стану взрослым, сказал он и вернулся к строительству пирамиды Хеопса.

* * *

Когда в Европе началась Вторая мировая война, Стерн нашел для Мод работу в Каире. Он занимался всякими нелегальными делами и часто уезжал из Каира, но когда возвращался, они всегда были вместе. Афинские ночи с вином и беседами теперь казались далеко в прошлом, теперь они выезжали в пустыню и сидели вдвоем под звездами, наслаждаясь уединением и гадая, что принесет им новый месяц.

Стерн за это время сильно постарел, а может, она все эти годы видела его таким, каким запомнила с первой их встречи под дождем на Босфорской набережной: сгорбившимся, высоким, массивным, и сама его грузность действовала успокаивающе. Но теперь никакой грузности не осталось, он выглядел страшно изнуренным. Движения стали неровными, речь сбивчивой, губы сжаты, словно от боли, на изможденном лице пролегли глубокие складки, а руки часто тряслись.