Тени черного волка - Данил Корецкий

Никогда нельзя спешить с выводами: в сложном, пронизанном противоречиями мире, где переплетаются причины, условия, поводы и следствия, нельзя абсолютизировать какой-либо один фактор, пусть даже такой хитроумно-изощренный, как «антиссыкун». Наклонная доска в укромном углу, на которую я возлагал такие надежды, не может исправить все диспропорции капиталистического общества! И мне пришлось в этом убедиться…

Жизнь в Европе очень дорогая, с работой большие проблемы, поэтому численность венецианцев сокращается, а свято место пусто не бывает, особенно когда пресловутая западная толерантность расцветает махровым цветом. Венеция – не исключение: на пустынной улочке с заброшенными домами, которые изредка встречаются за пределами туристического центра, дорогу мне преграждают… Если прибегать к заискивающе-приспособленческой терминологии европейцев, – четыре афроамериканца или темнокожих гражданина – местная идеология признает наличие негроидной расы, но напрочь отрицает существование негров как таковых и даже само слово, их обозначающее, признает оскорбительным! Если же не выпендриваться в изысках терпимости, а говорить понятно, прямо и по-простому, «рубить сплеча», как это у нас принято, то навстречу мне вышли и стали поперек дороги четыре самых обыкновенных негра с прекрасно развитой мускулатурой, причём ещё двое с непринужденным видом обошли меня со спины – тактики хреновы!

Естественно, они не хотят, как их не такие уж далёкие предки, стеклянных бус, разноцветных ленточек или металлических колечек в нос, они хотят настоящих денег, смартфонов, кредитных карточек, драгоценностей, дорогих часов и других достижений цивилизации, которых были незаконно лишены за многовековое угнетение белыми богачами. Но я не считаю, что именно Дмитрий Артёмович Полянский, то есть я, должен отвечать за мировую расовую политику и восстанавливать попранную справедливость за счёт личных средств, имущества и моральных, а то и физических издержек, с этими хлопотами связанными. Тем более что в СССР, откуда я родом, чернокожих не угнетали, а напротив – любили больше, чем своих советских коренных граждан, и считали братьями – если не родными, то двоюродными точно.

Я попытался было вступить в полемику с этими достойными людьми, которые, хотя и придерживаются противоположных взглядов, но, несомненно, как все мыслящие существа, открыты к диалогу, и я искренне надеялся достучаться в хрустальные чертоги их сложных разумов, разъяснить свою позицию и сгладить возникшее противоречие, во многом обусловленное конфликтом культур и полным провалом глупых теорий мультикультурности.

Но темнокожие граждане почему-то сразу отмели поведенческие догмы цивилизованного общества и, вместо перехода к высоконаучному диспуту, бросились на меня с такой яростью, как в племени мумбо-юмбо голодные дикари набрасываются на приговорённого жрецом к смерти нарушителя каннибальских законов, когда непонятно, что ими движет в большей степени: голод или стремление к справедливости…

Прислонившись спиной к стене дома с выбитыми стёклами, я был вынужден принять навязанный мне племенной стиль общения. Используя навыки политических дискуссий, а особенно очень эффективные приёмы риторики из специального курса ораторского искусства, я быстро убедил троих оппонентов в своей правоте, и те, успокоив свои рвущиеся к справедливости натуры, отрешенно легли на разбитую мостовую, погрузившись в самосозерцание, которое, как известно, является верным путём к совершенствованию мятущейся души.

Но остальные оказались убеждёнными сторонниками отстаиваемых воззрений и, столкнувшись с непробиваемой аргументацией белого угнетателя, прибегли к более весомым аргументам в виде валяющихся у обшарпанных фасадов палок, досок и камней. Надо сказать, что мировая философская мысль еще не придумала доводов, опровергающих столь прямолинейно-грубые методы убеждения, наглядно демонстрирующие подтверждение марксистского тезиса о преимуществе твердой материи над зыбким сознанием. Нет, придумала, конечно, но у меня с собой не имелось ни пистолета, ни раскладной стальной дубинки, ни, на худой конец, даже кастета! Правда, в кармане лежала зажигалка «Zippo», но она не могла сравниться с огнеметом «РПО-42[8]» ни по поражающей способности, ни по психологическому воздействию. Конечно, и ею я мог дать хорошенько прикурить троим, но делать этого не имел права, тем более что при отсутствии внешних эффектов оставшиеся ничего бы не поняли, никаких выводов не сделали и продолжили бы молотить меня твердыми предметами, превращая в заготовку для замечательного армянского блюда кюфта, которое я всегда любил, но никогда не давал согласия в него превращаться…

Итак, я исчерпал весь свой запас неотразимых суждений, это было самой большой несправедливостью, ибо полемика развивалась, и чаша весов победы стала склоняться уже не в мою сторону. Один темнокожий гражданин с силой толкателя ядра швырнул камень мне в голову, я едва успел присесть, чем сохранил себе жизнь и способность иногда давать консультации парням из аналитического отдела. Другой беспорядочно размахивал доской и, хотя я изворачивался, как тот самый уж под теми самыми вилами, один раз со всей дури попал мне в предплечье. Отправленные во временную медитацию оппоненты постепенно возвращались к своему обычному состоянию, ибо усовершенствовать душу удаётся не всем и не всегда; и поднимались на ноги, явно собираясь прежними грубыми методами продолжить вечный философский спор, не имеющий ясного и однозначного ответа.

Моя позиция находящегося в очевидном меньшинстве дискутанта пошатнулась. Цепкие чёрные руки вцепились в ворот новой рубашки, и даже когда я своей несокрушимой логикой отбросил их обладателя назад, не выпустили тонкой ткани, а поскольку это было всего-навсего хлопчатобумажное полотно, а не кевлар, то оно с треском лопнуло, обнажив в меру могучую и, к счастью, не очень волосатую грудь.

И тут произошло чудо, подтверждающее истину: глубина и логика аргументации гораздо сильней грубой силы, а чистая правда способна достучаться даже в самые заскорузлые и немилосердные сердца. Первым пал на колени тот, кто разорвал дорогую рубашку – очевидно, этот акт беспардонного вандализма поразил интеллигентную душу настолько, что он мгновенно перевоспитался, пришел в крайнее возбуждение и с явным испугом закричал что-то на своем, неожиданно слегка знакомом мне языке. Его единомышленники на миг замерли, рассматривая изрядно потрепанного противника, и вдруг тоже, с воплями страха и сожаления, бросили палки и камни, приняли коленопреклонённые позы и уткнулись лицами в брусчатку мостовой, невзирая на то, что ее санитарное состояние явно не располагало к столь искреннему, идущему от самой души раскаянию.

Похоже, они изменили первоначальные непродуманные намерения и теперь молились на меня, своего недавнего врага, а разорвавший рубашку привстал и, указывая на, повторюсь, к счастью, мою не очень волосатую грудь черным пальцем, горячечно говорил что-то невнятной скороговоркой, в которой я смог различить только повторяющееся знакомое слово «Макумба»… Его лицо, которое я только теперь разглядел в свете качающегося фонаря, было шрамировано знакомыми символами: по три рубца, идущие под углом вниз справа и слева от плоского, с большими ноздрями носа…