Булгаков и "Маргарита", или История несчастной любви "Мастера" - Владимир Колганов

Итак, с театральных подмостков довоенного Берлина мы потихоньку перебрались на улицы Москвы, остановившись в Камергерском переулке, с которым в конце 20-х годов связывал надежды на успех писатель и драматург Михаил Булгаков. Не вижу никакой надобности рассказывать об этом периоде насыщенной событиями его жизни — на то есть «Театральный роман» и многочисленные труды исследователей-литературоведов. А напоследок полагалось бы пройтись по уже хорошо знакомым нам местам — окрестностям Патриаршего пруда и Малой Бронной.

Как раз там, в Большом Патриаршем переулке, начиная с 1908 года велось строительство дома для семьи Тарасовых, переехавшей в Москву. Это мрачноватое здание, спроектированное в стиле итальянских палаццо, стоит на углу со Спиридоньевской улицей до сих пор. Заказчиком был Гавриил Асланович, а продолжал строительство его сын, Григорий Гавриилович. Когда-то мимо этого здания, дребезжа на повороте, проезжал трамвай.

Давно уже нет трамвая, да и большинство купцов Тарасовых перебралось в Европу, и много лет минуло с тех пор, как признан писательский талант автора «закатного» романа. Но то и дело мы узнаем что-то новое, удивительное, так или иначе связанное с именем Булгакова. Однако прежде, чем рассказать о своем «открытии», я вспомнил Михаила Шполянского, председателя поэтического ордена «Магнитный Триолет» из «Белой гвардии». И вот возник у меня такой вопрос: чем навредил Михаилу Афанасьевичу его тезка Михаил Шполянский — популярный композитор, к тому же любовник замечательной певицы и актрисы Марлен Дитрих, писавший музыку не только для нее, но и для «Кабаре комиков» в Берлине? Ищу ответ и не нахожу. Да это и не столь существенно, поскольку речь здесь идет всего лишь о фантазии писателя.

Большой Патриарший переулок. Дом Тарасовых, 1910-е гг.

Куда важнее для меня понять, чем провинился Михаил Булгаков перед своим племянником, позволившим себе… А впрочем, разбирайтесь сами. Вот что я обнаружил на обложке книги, написанной на немецком языке: «Оттокар Нюрнберг, Михаил А. Булгаков. „Собачье сердце“».

Но как же так! Да что ж это такое! Когда сын Александра Нюрнберга успел заручиться согласием Михаила Афанасьевича на соавторство? Быть может, Елена Сергеевна родственнику удружила? Страшно представить, если каждый переводчик будет ставить свое имя перед именем Пушкина в одной строке — да ведь тогда число соавторов у классика как минимум через две сотни перевалит!

Подумалось: возможно, любознательный племянник сумел повторить опыт профессора Преображенского в надежде получить столь необходимый людям результат, воплотить в жизнь вековечную мечту о нравственном идеале, интеллектуальном совершенстве? На то ведь и существуют достижения науки. Что ж, в том случае, если операция прошла успешно…

Но нет, оказывается, все не так. Оттокар Нюрнберг написал пьесу по повести «Собачье сердце» — вот потому-то и фамилия его набрана крупным шрифтом и на обложке, и на титульном листе. Впору мне извиниться перед автором.

Однако прежде стоит посмотреть, как в подобных случаях поступал Булгаков. Читаем названия его пьес, написанных по произведениям других авторов:

Михаил Булгаков. «Мертвые души».

Комедия по поэме Н.В. Гоголя в четырех актах

(двенадцать картин с прологом).

Далее:

Михаил Булгаков. «Война и мир».

Инсценированный роман Л.Н. Толстого

в четырех действиях (тридцать сцен).

И еще:

Михаил Булгаков. «Необычайное происшествие, или Ревизор» (по Гоголю).

Все просто и со вкусом. И нет никакого намека на то, чтобы поставить себя в один ряд с графом Толстым, да еще перед его фамилией.

Нет, право же, не могу предположить, чтобы Булгаков был удовлетворен столь неожиданным соавторством. Да не было ему никакой нужды ставить свою подпись под текстом, которого он сроду не писал! Даже если допустить, что в пьесе один к одному приведены монологи Филиппа Филипповича и реплики Борменталя за обеденным столом. Даже если тщательно скопированы речь Шарикова о текущем политическом моменте и вопли Зины в тот страшный час, когда едва не залили водой весь калабуховский дом.

В общем, если рассуждать по гамбургскому счету — я разочарован. Однако вовсе не потому, что автор пьесы, по слухам, проживает в Гамбурге. Да и в любви племянника к Булгакову я не сомневаюсь. Любовь любовью, но, даже если сделано так под давлением издательства, надо бы еще иметь и вкус. И хоть немного уважения к читателю, который падок и на дешевую рекламу, и на незатейливый пиар. А впрочем, я, похоже, повторяюсь.

Итак, попробую подвести итог исследованию, предпринятому в двух последних главах книги. Наличие у Булгакова родственников за рубежом, враждебно настроенных к советской власти, — речь и о брате Елены Сергеевны, и о дяде Любови Белозерской, авторитетном белоэмигранте, — никак не повлияло на мое отношение к нему. Да мало ли какие родственники могли быть у жен известного писателя, ведь всех их к делу не подошьешь! Точно так же порочащие связи Василия Солдатёнкова с немецкими или итальянскими фашистами ни в коей мере не способны повредить репутации Базаровых и Хлебниковых, а уж тем более изменить мое восхищение княгиней Кирой Алексеевной Козловской. Правда, несколько смущает роль Витторио Чини в поддержке режима Муссолини. Но ведь богатый промышленник и без того изрядно пострадал и если не искупил вину, то, уж во всяком случае, заслуживает некоторого снисхождения.

Так в чем же дело? Почему возникает ощущение недосказанности, словно бы я намеренно скрыл от читателей ту самую главную, «окончательную» правду?

На самом деле ничего я не скрывал — возможно, просто не во всем удалось в полной мере разобраться. Ну вот, к примеру, очень мне хотелось бы понять, почему внучка княгини Киры Алексеевны вяжет симпатичные коврики вместо того, чтобы сесть за стол и написать воспоминания о бабушке и о других членах своего семейства? Не в том же дело, что плохо обучили грамоте или не владеет русским языком? А может быть, есть в истории их рода такое, что ей хотелось бы скрыть, а вот соврать — просто не поднимется рука?

И тут мне вспомнилось то, что я писал о женских курсах Бобрищевой-Пушкиной в Санкт-Петербурге, которые Кира Алексеевна посещала в 1909 году. Там наряду с «новыми языками» и историей западноевропейской литературы отпрыски дворянских семей обучались «изящным рукоделиям». Неужто будущая княгиня осваивала мастерство вязания изящных ковриков, а вовсе не что-то заумное вроде восточных языков? Напомню содержание отрывка из письма Полины, няни княжеских детей:

«Спускаюсь в столовую, мимоходом заглянув в свою комнату… в столовой горит лампада. И почему-то она мне помнится так, как в тот вечер, когда приезжал князь Голицын. Вы с работой в руках, тихо разговариваете с ним, Елена Карловна шила оборочками пан-ны [панталоны], я шила Минины рубашечки, а Георгий Алексеевич дивно играл Листа».