Последний самурай - Марк Равина

Деятельность Сайго с 1874 по 1876 год на практическом уровне представляла собой уход из политики. Но оторванность Сайго от политических дел в то же время была глубоким политическим заявлением. Основное возражение Сайго государству Мэйдзи было моральным. Он был недоволен нападением на Корею в 1875 году, поскольку оно не соответствовало конфуцианскому понятию чести. Точно так же Сайго не был настроен враждебно против Запада, но у него вызывали отвращение внешние атрибуты западной культуры. Судя по всему, токийское правительство стремилось перенять такие фривольности, как бальные танцы, но не торопилось подражать неподкупности западных правительственных чиновников. Сайго, как всякий хороший чиновник-конфуцианец, был слишком принципиальным для того, чтобы публично критиковать государство. Вместо этого он надеялся на то, что примером идеальной модели поведения для политиков станет его повседневная жизнь — простая, здоровая, самодостаточная и глубоко моральная. Этот образ морально обоснованного ухода от повседневных дел наполняет его стихи и письма. Например, в стихотворении, написанном в 1875 году в честь «Ёсино кайконся», он высказывает предположение, что лишь немногие способны оценить по достоинству МИССИЮ ЭТОЙ ШКОЛЫ:

Ноша смерти легка, когда я отвечаю на милость

своего господина,

Трудясь беспрерывно, напрягая мышцы, возделываю поле.

Кто оценит, как во время наших коротких передышек

Мы изучаем Бан Бао, классика войны,

свободные от детских мыслей?

Схожая тема появляется в стихотворении, восхваляющем прелесть одинокой рыбалки в Хинатаяма:

Я загнал свою лодку в протоку, заросшую камышом.

С удочкой в руке я устроился на камне в центре теченья.

Знает ли кто-нибудь о другом мире этого гордого человека?

Я пытаюсь поймать в осеннем ручье яркую луну

и холодный ветер.

Эти стихотворения, наполненные атмосферой морального превосходства, отчасти позволяют понять, почему Окубо считал, что дзен-буддистская медитация делает Сайго невыносимо высокомерным. Но самоуважение Сайго основывалось на уверенности в том, что его уединение в сельской глуши является частью великого культурного проекта. Один из его учеников позднее вспоминал:

«Каждый день мастер Сайго с утра до вечера пропадал на охоте; натравливал своих собак, преследовал зайцев и пересекал горные долины. После того как, вернувшись домой, он совершал омовение, его дух казался заметно освеженным. С выражением абсолютного спокойствия он заявлял: «Я считаю, что разум благородного человека [кунси], всегда должен находиться в таком состоянии».

В китайской классике термин кунси означает человека добродетельного, культурного и честного, так что, говоря «благородный человек», Сайго имел в виду того, кто обладает благородным духом, а не благородным происхождением.

Довольство Сайго собственной добродетелью, конечно же, кажется малопривлекательным. Но, принимая во внимание, с каким почтением его регулярно приветствовали, удивительно, что Сайго удалось сохранить хотя бы часть своей учтивой скромности. Иваяма Току в своих воспоминаниях приводит поразительное описание Сайго в образе живой легенды. В 1875 или 1876 году Сайго отправился в Хинатаяма из Кагосима в сопровождении большой компании, куда входили его сыновья Торатаро и Торидзо, его жена Ито, мать Ито — Ёи и Току. Они планировали преодолеть весь путь на лодке, но по пути Ёи и Току укачало, и Сайго заметил, что им не по себе. «Сайго, — рассказывает Току, — был необычайно крупным мужчиной, но при этом он всегда замечал мелкие, второстепенные вещи». Сайго направил лодку к Кадзики, населенному пункту, расположенному в нескольких милях от конечного пункта назначения, и предложил пройтись пешком до Хинатаяма. Когда они проходили через город Кадзики, вспоминает Току, все жители высыпали на улицы и низко кланялись, «словно бы увидели перед собой процессию дайме». Сайго сталкивался с таким почитанием на всей территории бывшего княжества Сацума, и поэтому вполне понятно, что он начал думать о себе как о конфуцианском благородном человеке. Он решил, что будет критиковать правительство не словами, а своим молчанием.

При обычных обстоятельствах уединенная жизнь Сайго не представляла бы никакой угрозы для центрального правительства. Сайго критично относился к государству Мэйдзи, но публично он никогда не говорил ничего такого, что могло бы оправдать насильственные антиправительственные акции. Сайго даже помогал набирать войска для правительственной военной экспедиции на Тайвань в 1874 году. Однако центральное правительство и Сацума двигались пересекающимися курсами, и пассивность Сайго становилась все более опасной.

В центре конфликта находились две разные политические программы: желание построить мощное централизованное государство и желание сохранить Сацума в качестве отдельного территориально-политического образования. На ранней стадии это столкновение принципов проявилось в отношении к такому вопросу, как реформа самурайского содержания. После того как центральное правительство приняло на себя ответственность за самурайское содержание, оно попыталось ввести общенациональные стандарты и в 1870 году приказало префектурам устранить все разграничения внутри самурайского сословия. Кагосима проигнорировала этот приказ и, кроме полноправных вассалов, сохранила несколько низших категорий вассалов, таких, как асигару и фудзоку. После второго приказа, в 1872 году, Кагосима перегруппировала своих самураев в две категории, но это по-прежнему было нарушением первоначального правительственного приказа. Кагосима ограничила некоторые самурайские привилегии, такие, как право самостоятельно отправлять уголовное правосудие, но власть сельского самурая над простыми жителями деревни, по сути, осталась неизменной. Правительство префектуры также проигнорировало введение общенационального земельного налога, который разрушил феодальный обычай, предоставив крестьянам право частного владения землей. В 1873 году токийское правительство распорядилось также провести новое размежевание земель для расчета земельного налога, и Кагосима провела ограниченную подготовку для новой системы, но она была введена только в 1878 году, после окончания «войны на юго-западе». Политика Мэйдзи, открывающая вакансии на государственной службе для простолюдинов, почти не оказала никакого воздействия на Сацума, и все важные должности, даже в сельских администрациях, занимали самураи. Центральное правительство косвенно признало некоторую исключительность Сацума, назначив на должность губернатора префектуры местного уроженца, Ояма Цунаёси. Однако Ояма открыто противился проведению большей части правительственных реформ.

Это растущее напряжение между Сацума и Токио нашло свое отражение и в системе школ «Сигакко», которые, начиная с 1875 года, запретили своим ученикам покидать Сацума. Отныне выпускники «Сигакко» не могли продолжать свое образование в Токио или за морем без специального разрешения. Многие преподаватели и студенты нашли эти новые правила абсурдными, и из-за них повсеместно вспыхнули бурные дебаты. Например, в Кадзики, в одной из школ «Сигакко», дискуссии настолько обострились, что более семидесяти учителей и учеников покинули школу в знак протеста. В ноябре 1875 года спорящие стороны обратились к Сай-го, чтобы он выступил в роле посредника. Сайго сожалел о подъеме волны сацумского сепаратизма еще в 1872 году, и введенные ограничения находились в явном противоречии с его собственными взглядами на образование. Но Сайго вел себя на удивление пассивно и не смог защитить тех, кто выступал против ограничений. Его бездействие тут же было интерпретировано как молчаливое одобрение новой политики.