В тени славы предков - Игорь Генералов

На расшитом причудливыми цветами хорезмийском ковре стояли блюда с дымящейся парной бараниной, жареная дичина, кувшин с вином, ендова, наполненная жирным козьим молоком. Туген смотрел на боярина преданным взглядом смелых чёрных глаз.

— Ешь, пей, боярин! Дело потом говорить будешь. Для тебя пир сегодня, а вечером рабынь покажу новых, что купцы мои на Хортице купили. Выберешь любую себе на ночь! А хочешь двух или трёх, тогда молока пей больше! Ха-ха!

Крепкие молодые зубы вгрызаются в мясо, чаша за чашей наполняется вино. Языки развязываются, и Варяжко незаметно для себя и Тугена рассказывает о своей и Ярополковой беде. Печенежский князь кивает и молвит:

— Я слышал, что Владимир заратился, и у нас в степи ваши войны дальним эхом отдаются. Раз ты пришёл, то дело серьёзное. Мои воины застоялись и хотят войны, а с ней добычи. С нами все хотят мира, но мир студит кровь в жилах, а потому с доброй просьбой ты пришёл ко мне, боярин. Варяги, говорят, злы в сече, но злей печенега в бою нет. Без нашего разрешения русы с Хортицы не вылазят, а русы с Днепра ещё при Дире с Аскольдом боялись на низ спускаться.

Степняки любят хвастать, и Варяжко, затаив в усах улыбку, ждал, пока Туген скажет главное.

— Князь Святослав был великим ратоборцем, однако без нашей помощи он не победил бы хазар и не взял бы на щит Болгарию. Я дам тебе всех своих воинов, кто захочет, но не больше тридцати сотен, иначе степь оголится и придут другие кочевники из печенегов, кто захочет разорить моё кочевье.

Варяжко снова наполнил опустевшие чаши:

— Выпьем, князь, за доброту твою и доблесть степных воинов! Видят боги твои и мои, что Ярополк и я никогда не забудем твоей заботы о нас!

Боярин говорил искренне, блестящими глазами глядя на Тугена. Варяжке везло, пока Ярополковы бояре рассуждают на снеме, он единым махом собрал конную рать. Радость разлилась по груди, наполняемой предвкушением ночи с рабынями, которых ему всегда щедро давал Туген. Злорадно думалось о Блуде, всегда ревниво наблюдавшем за Варяжкиным взлётом. «Стар ты уже, воевода! Пришло время других!» — думалось молодому боярину.

В земле днепровских русов появился колдун. Он вадил[193]на Ярополка, на веру его ромейскую, лечил людей заговорами от имени Перуна, Макоши и Живы. Но самое главное: говорил о князе Владимире и о том, что кто меч на него поднимет на Ярополковой стороне, то мор будет на всём его роде, а кто в сторону уйдёт, то Владимировы вои его не тронут и все оброки будут, как при Ярополке, а может, и льготнее. Колдун был быстр как молния. Одним днём его видели под неким селом в тридцати верстах от Киева на заход и в то же время в Древичах. Последний раз его видели в Бужицах, когда какие-то охотники по княжьему слову его пытались поймать. Колдун перемахнул через голову, оборотился волком и пропал в лесу, будто не было.

Княжеские тиуны наезжали по селениям, собирали старост, по князеву слову и делу скликали рать. Колот, верхом на чурбаке, поставленном между теремным крыльцом и воротами, точильным камнем правил меч. Водил по клинку любовно, со знанием дела, смотрел придирчиво сверху на лезвие, снова принимался точить. В голове, как всегда при такой работе, крутились мысли: о колдуне, о пашне, которую он один так и не смог поднять (бережёные куны отдавал наймитам), о семье, в которой умер недавно родившийся маленький сын. При мысли о сыне точило заходило злее по лезвию. Детей всего трое: сын-первенец да две девки (две умерли, да вот и сынок недавно). Всё было бы хорошо, но сын Пестряй был непонятно в чей род: не бегал с глуздырями по улице, не дрался, по большей части дома сидел. Сверстники его уже по бабам да на беседы ходили, а Пестряйка всё дома. Бывало, доводил домоседством своим до белого каления, и Колот вздымал руку, чтобы силой заставить сына приобщиться к мужским игрищам, но Пестряй доверчиво смотрел на отца добрыми телячьими глазами, и рука опускалась сама собой. Колот вопрошал безнадёжно:

— И в кого ты смирный такой?

Впрочем, руки были у Пестряя на месте: мог из дерева поделку какую-нибудь вырезать и упряжь починить, да и от работы тяжёлой не отверчивался. Колот случаем в Киеве на торгу познакомился со златокузнецом и договорился определить Пестряя к нему в подмастерья. Сыну при Усладе молвил:

— Воином не стать тебе, а мужицкой работой всю жизнь себе определишь без просвета. У золотых дел кузнеца толк выйдет с таланом твоим.

На удивление, Пестряй обрадовался, видимо, и впрямь парня здесь всё тяготило.

Храпение коня у ворот заставило Колота отвлечься от мыслей. Павша толкнул незапертые ворота, завёл коня, бросил повод на кол огорожи.

— Здрав будь, стрый!

— И тебе по здоровью, Павша-свет!

— Меч точишь — правильно то, ибо рать злая предстоит. Тут колдун ещё какой-то народ подбивает за князя не вставать, бает, что един раз уже Ярополка вина была в ссоре братней и теперь на молодшего брата встать хочет. Зло, говорит, в братней войне потатчиками быть.

— И уговорит смердов на рать не ходить. Их в войне обещают не трогать, а смерду только того и надо, — сказал Колот. — С Владимиром, кроме новгородцев и варягов, кривичи идут, чудь полуночная, полочане. Вот смерды такого войска и боятся. А потом что: ратный за добычей идёт, а тут какая добыча? Вот ежели бы Ярополк после победы пообещал Полоцк да Новгород на поток[194]отдать, то жадные до драки и узорчья пошли бы. Так что колдун на больном успех делает.

— А ты, часом, не видал колдуна того?

— Нет. Но знаю того, кто видел тех, с кем тот колдун разговаривал.

— Путано как-то, — сморщил лоб Павша. — Сведёшь с ними?

— Тебе-то зачем? — Колот со своего чурбака снизу вверх посмотрел на племянника.

— Порасспрашиваю. Воеводами всем такой наказ даден.

— Не сведу. Люди, может, не захотят с тобой говорить. Они, может, тоже считают, что Ярополк повинен в новой братней войне. Не сам, так из-за веры своей заморской да ворожбы Малфридиной.

— А ты как думаешь сам? — голос Павши построжел. Упёртость дядьки, хоть и младшему родичу, но всё же княжескому кметю, ему не нравилась.

— Я как? Вишь — меч правлю, на рать собираюсь, а остальное неважно.

Павша засопел, сверля дядьку взглядом, но тот, опустив голову, будто не видел сыновца, со старанием продолжая водить по лезвию точилом.

— Я пойду, — сказал Павша.

— Не останешься дома-то? — спросил Колот, отбрасывая со лба седеющие пряди тёмно-русых волос.

— Некогда мне, братчина[195]у нас с друзьями. Поход послезавтра.