Военное дело Московского государства. От Василия Темного до Михаила Романова. Вторая половина XV – начало XVII в. - Виталий Пенской

На первой, которую нарисовал оставшийся неизвестным художник (есть предположение, что это немецкий живописец Г. Крелль, служивший при дворе короля Людовика II Венгерского) спустя примерно полтора десятка лет после сражения, русские всадники облачены (практически поголовно) в бехтерцы (у некоторых дополненные зерцалами) поверх толстых кафтанов (тегиляев?), а головы защищают характерной формы шеломами[471]. При всей условности и обобщенности образа московита на картине, тем не менее основные и, что самое главное, узнаваемые элементы доспешного комплекта русского всадника на ней представлены более чем наглядно. Московита никак не спутаешь ни с литовскими всадниками (гусарами?), ни с польскими тяжеловооруженными «копийниками», но не заметить его сходства с изображенными на этой же картине литовскими татарами нельзя. Но проходит сто лет, и львовский художник Ш. Богушевич, сопровождавший гетмана С. Жолкевского и ставший очевидцем сражения при Клушино в 1610 г., свои впечатления от увиденного отобразил на живописном полотне. И московские всадники на ней, в отличие от «оршинских», совершенно не имеют ни доспехов, ни защитных наголовий – во всяком случае, они незаметны под кафтанами и шапками русских воинов.

Но вот что представляется любопытным, так это характер вооружения русских воинов на этих картинах. На первой московитские всадники вооружены луками, саблями и некоторые – небольшими кавалерийскими топориками. На картине же Ш. Богушевича, напротив, «стандартное» вооружение русского всадника – сабля и пищаль/самопал, то есть лук вытеснен огнестрельным оружием. Сделав поправку на определенную условность изображенного на картине и приняв во внимание тот факт, что основу конницы войска царя Василия Шуйского под Клушино составляли конные сотни из детей боярских (и их послужильцев) смоленских, бельских и новгородских[472], тем не менее отметим, что эта перемена более чем примечательна. Но насколько соответствует изображенное на этих живописных полотнах реальности, которая просматривается из русских актовых материалов (про заметки иностранцев мы уже писали прежде)?

Обратимся для начала к духовным грамотам детей боярских конца XV – 60-х гг. XVI в. Предметы вооружения встречаются здесь реже, нежели составные части доспеха, но все же некоторые предварительные выводы сделать можно.

На первом месте по упоминанию стоят сабли – чаще всего называются импортные, «черькаские» и «турские», иногда «булатные», «ширинские» (крымские?) и «нагайского дела с наводом» (в 14 грамотах) и саадаки (в 10 случаях – под саадаком обычно понимался лук с налучьем и колчан со стрелами, подвешенные к специальному поясу). Пару раз в грамотах встречаются луки, причем оба раза – импортные, «ординской» и «крымской», и однажды – колчан с 71 стрелой в нем (кстати, число стрел в нем представляется избыточным – во всяком случае, в 1469 г. Иван III пожаловал устюжанам 300 луков и 6 тыс. стрел к ним, то есть по 20 стрел на лук[473]). В духовных грамотах также упоминаются копья и рогатины. Копья был названы в перечне имущества Д. Г. Плещеева из старинного московского боярского рода, две рогатины перечислены в списке «служобной рухляди» неизвестного сына боярского вместе с парой сабель, парой седел, парой вьючных седел и 6 переметными сумами, а князь С. М. Мезецкий завещал своему племяннику пару копий и рогатину. Огнестрельного оружия (пистолетов и пищалей/самопалов и пр.) в духовных нет, если не считать единичного упоминания о паре «звериных» пищалей, но здесь, очевидно, речь шла об охотничьем оружии, а не о боевом[474].

Из духовных грамот следует, что «стандартным» вооружением сына боярского в ту пору считался комплект из саадака с саблею, который иногда дополнялся копьем или, изредка, рогатиной. (Кстати, стоит заметить, что всадник, вооруженный саблей, очень рано стал чеканиться на московских монетах, откуда и происходит их название – «сабляница», в отличие от новгородской «копейки» с ее конным копейщиком.) Этот предварительный вывод подтверждается записями в упоминавшейся прежде «Боярской книге». Копье упоминается как элемент вооружения у 19 детей боярских и у 122 их послужильцев, рогатина – соответственно у 1 и 48. Еще два послужильца вооружены топорками и один пеший – пищалью[475]. Что же касается остальных, то складывается четкое впечатление, что подьячие, составляя «Боярскую книгу», характеризуя вооружение явившихся на смотр детей боярских и их послужильцев, как правило, не вписывали в нее саадак и саблю, которые подразумевались как «непременный» элемент «оружности». А иначе как можно объяснить, что, к примеру, Иван Иванов сын Кобылин Мокшеев, снарядившись по полной программе – тут и юмшан, и шелом, и наручи, и наколенки, не имеет (при буквальном прочтении записи в «Книге») ни сабли, ни саадака, ни копья или иного какого оружия?

Любопытные детали относительно происхождения русских сабель того времени сообщают описи имущества Бориса Годунова и Михайлы Татищева. В «домашнем» арсенале Годунова находилось семь «турских» булатных сабель, стальная сабля «угорская», три булатные «кызылбашские» (то есть иранские) сабли и сабля «горская» булатная[476]. «Коллекция» сабель Михайлы Татищева была побольше, но другого состава. Самому ее хозяину принадлежало две булатные «кызылбашские» сабли, а для своих людей он держал 13 сабель (в описи оговорено было, что все они «плохии без наводу», то есть без украшений) и еще две сабли совсем дешевые, оцененные в 4 алтына каждая. Кроме того, Татищеву принадлежал также и недорогой «литовский» палаш вместе с «кортишком»[477]. Нетрудно заметить, что дорогие импортные сабли (одна из кызылбашских сабель Михайлы Татищева была оценена в 50 рублей) служили, как и импортные доспехи, «статусным» оружием, подчеркивая высокое положение их хозяина. Саблями попроще вооружались дети боярские – те, что победнее и похудороднее, ну и, само собой, такие дешевые клинки входили в состав «служилой люцкой рухляди». В. С. Курмановский отмечал в этой связи, что «среди элитарного, дорогостоящего оружия, по крайней мере, с конца XVI века преобладали сабли с восточными, «турскими» и «кызылбашскими» (иранскими) булатными клинками», причем «черкасские» (то есть северокавказского и кавказского происхождения. – В. П.) сабли «являлись достаточно престижным оружием, но более доступным, чем восточные образцы»[478].