Ловец человеков - Надежда Попова

Еще пять минут назад он был убежден, что не обрадуется, вновь услышав этот звук – со свистом рвущейся на волю крови из перерезанных артерий. Но сейчас, помня свою ошибку с дозорным, помня тот торжествующий, по-звериному неистовый вопль толпы, донесшийся из-за двери, где остался Мейфарт, ничего, кроме мрачного удовлетворения, он не испытал…

От падающего тела Курт увернулся, едва не напоровшись на меч в руке второго стража, к его удивлению ничуть не растерявшегося от столь скорой гибели товарища, – кажется, он быстро воспринял как факт то, что с оружием противник обращаться умеет, и теперь действовал в соответствии с этим. Следующий удар – косой, от плеча к бедру – отбить было достаточно легко, выпад был довольно традиционным, к тому же медлительным; не принимая клинка, Курт изогнулся, уклоняясь, и когда оказался позади солдата, спиной к его спине, ударил, не поворачиваясь, кинжалом под ребра. Знакомый хруст прошиваемых лезвием сухожилий и скрип полотна по кости, казалось, прозвучал громче, чем все нарастающий грохот в доски двери, чем доносящиеся со двора крики. На мгновение Курт перестал слышать все, кроме треска двух факелов на стене и этого полузабытого звука, да еще, у самого уха – хриплый вдох. Не видя, он знал, что сейчас глаза солдата широко распахнуты, и он пытается вдохнуть, хватая воздух ртом, но вместо него в легкие льется кровь. Надавив на рукоять, он вогнал корд глубже и вверх, проворачивая, чувствуя, как пальцы заливает горячее, липкое, словно неостывший костяной клей. Рядом прозвучал еще один вдох – уже едва слышный, сиплый, и тело стало оседать вниз, пропарывая мясо и ребра сталью, засевшей в нем, все дальше. Выдернув кинжал, Курт отступил, развернувшись к стражу лицом и сделав шаг назад, от медленно расползающейся лужицы густой, темной крови, ощущая, что этой кровью напиталась кожа куртки на спине, где ее касалась спина умирающего в момент удара и падения.

Он ожидал если не приступа раскаянья, то хоть крохотного укола сожаления – о том, что пришлось вновь забрать чью-то жизнь, однако при взгляде на тело, бьющееся во все затихающих конвульсиях, ничего, кроме прежнего удовлетворения и холодной злости, в душе не пробилось.

Курт отступил еще на шаг, тяжело дыша и понимая, что не запыхался в этой короткой стычке, а просто сквозь все чувства пробивается еще одно, такое же забытое – ощущение подлинности, близости жизни и смерти, которые осязаемо, явственно видятся в момент, когда жизнь эта ставится на кон в драке, и своя, и чужая. Тогда краски окружающего мира становятся ярче, воздух – вкуснее, а дыхание кажется глотками амброзии древних богов…

Неужели снова? Неужели тот, прежний, Курт не умер, а лишь уснул в нем, и теперь, спустя десять лет, проснулся? И так ли уж это плохо?..

Дверь содрогнулась от мощного удара, и он почти отскочил назад, отгоняя несвоевременные размышления над собственной праведностью. После можно будет каяться, сколько душе угодно, мысленно подстегнул он сам себя, наскоро смывая кровь с руки и клинка в бочке под факелом, а чтобы это возможно было сделать, надо для начала попытаться выжить. И уберечь прочих обитателей замка, дабы оснований для покаяния было как можно меньше.

По лестнице, ведущей к покоям барона, он бежал, на краткие мгновения задерживаясь у узких бойниц, чтобы оценить обстановку во дворе замка. В одну из таких заминок на глаза попалась лежащая посреди двора бесформенная груда, некогда бывшая капитаном Мейфартом, а теперь казавшаяся большим комом мяса и ветоши в центре огромного багрово-черного пятна, и Курт отвернулся, убыстрив шаг.

Вдруг вспомнились слова убитого им стража: «А ты где был?»… Где он был? Стоял в сторонке, готовый в любой момент дать деру, как когда-то давно поступили его приятели, бросив его валяться на полу лавки с разбитой головой. Куда ушло все то, что он с таким жаром втолковывал Бруно, – и долг, и слово, и обязательства? Все это – выпало из памяти. Курт был уверен, что на его месте капитан поступил бы иначе – так, как у господина следователя поступить не хватило духу… или выучки?.. Оттащить в полтора раза крупнее себя раненого, одновременно отбиваясь… Такое ему было не под силу. Но тогда – об этом ли подумал?

Нет, тогда он не думал ни о чем. Лишь о том, как успеть захлопнуть за собой дверь. Все это верно, спасти капитана он не смог бы, и даже пытаться было глупо, кроме того, не он был основным объектом защиты, даже не барон, а Альберт фон Курценхальм… Но тогда, в те несколько мгновений у двери в основную башню, майстер инквизитор, выпускник с отличием, не сдвинулся с места, не бросился на помощь не под влиянием всех этих доводов, а потому лишь, что попросту оторопел. Струсил ли? Этого он не понял еще сам, сколь глубоко в себя ни заглядывал, сколь ни пытался ответить честно, ничего от самого себя не утаивая, но оцепенел, растерялся – это вправду…

Без стука отворяя дверь в комнату фон Курценхальма, Курт вдруг вспомнил о том, как в церквушке Таннендорфа пять дней (Господи, неужто всего только пять дней?) назад он покрывался холодной испариной при одной лишь мысли о том, что придется требовать встречи с бароном и – какой ужас! – выдвигать ему обвинение. Как подавлял смущение, входя в замок…

– Что происходит? – устремился ему навстречу тот, глядя с ожиданием Курту за спину и, никого больше не увидев в коридоре, отступил. – Что с ним?..

– Они прорвались. Капитан убит, – коротко ответил он, беря старика за локоть. – Слушайте меня. В вашем замке никого на вашей стороне, кроме меня и Вольфа, не осталось. Дозорный предал вас. Те двое, что были здесь, тоже.

– Вы… – Барон опустил взгляд на его руку, не отмывшуюся полностью, и снова посмотрел в глаза: – Вы в порядке? На вас кровь.

«Я вижу кровь на этом человеке…»

– Я знаю, – невпопад усмехнулся Курт, таща его в коридор. – Я цел, спасибо. Эти двое покушались на мою жизнь, и… забудьте о них. Идите к сыну. Запритесь. Никому не верьте. Никого не впускайте.

– А вы? Вы останетесь здесь? Но зачем?

Курт не слишком учтиво отмахнулся одной головой, невольно скосив взгляд в окно, и тихо ответил:

– Постараюсь найти зачинщика всего этого беспредела. Если voluntate Dei[61]мне суждено здесь погибнуть, не желаю принять смерть загнанным в угол.

– А меня вынуждаете к этому.

– Вы должны защитить сына, барон. А я… я тоже попытаюсь, как умею. Не знаю, что из этого выйдет, но я должен хотя бы попробовать. Как знать, если я сумею обезвредить заводилу, может, все это просто прекратится…

– Вы в этом уверены?

– Нет, – вздохнул Курт, довольно бесцеремонно подталкивая барона прочь, и повторил: – Но должен попытаться. Идите уже, Бога ради, они в любой момент могут войти в жилую башню.

Старик хотел сказать что-то, но лишь понуро кивнул и развернулся, уходя.

Курт возвратился в его покои, глядя на двор, – тот был пустой, почти тихий, и лишь откуда-то далеко слева, снизу, доносились мерные удары: крестьяне сочинили из чего-то таран и теперь высаживали все еще крепкую дверь. Хотелось бы знать, сколько она выдержит… Взгляд его, рассеянный и отсутствующий, скользнул по комнате, задержавшись на столе. Так вот оно что… Вот почему барон был таким тихим все утро; неудивительно, после этакого кувшина вина. Не натворил бы чего сгоряча, когда отпустит…