Ночное кино - Мариша Пессл

Я выключил лампу, потер глаза и вышел в коридор.

В квартире стояла тишина. Уходя наверх, Нора задула возвратные свечи, но фитили почему-то все равно тлели оранжевым, будто не желали гаснуть, – три оранжевых булавочных укола в ткани темноты. Я свалил их в кухонную раковину и поливал водой, пока не потухли, а затем отправился в постель.

59

– Хоппер обещал быть. – Нора сощурилась, озирая пустой квартал. – Это же он флаеры придумал.

В девять утра мы снова стояли перед домом 83 по Генри-стрит, вооруженные сотней флаеров «Вы видели эту девушку?». Мы решили разделиться: я окучил кварталы к западу от Манхэттенского моста до Восточного Бродвея и Бауэри, а Нора – все, что от моста к востоку.

Район был преимущественно китайский: вряд ли наши англоязычные флаеры сильно помогут делу. Не в моем стиле лепить листовки на стены, будто Александра – сбежавшая кошка, но хуже не будет. За нами шпионит Тео Кордова, сохранить расследование в тайне уже не удастся. Почему бы не сменить тактику – мы нагло учиним ковровую бомбардировку района портретом Александры и посмотрим, что нам это даст.

Я клеил флаеры на фонарные столбы и телефонные будки, на почтовые ящики и стенды «Дополнительного образования». Китаянка на велосипеде, болтая оранжевыми продуктовыми сумками на руле, притормозила посмотреть, что я делаю, нахмурилась и поехала дальше. Иногда мужики в винных лавках не разрешали мне наклеить листовку – увидев, что там, качали головами и гнали из магазина.

Когда это случилось в шестой раз, я всерьез озадачился. Они что, думают, пропавшая белая женщина принесет им неудачу? Или им не нравится фотография? Впрочем, возможно, причина еще прискорбнее: я смахиваю на сотрудника иммиграционной службы.

В парикмахерском салоне «Хао» на Мэдисон-стрит откликнулись совсем иначе. Малолетняя администраторша, управляющая, две стилистки и клиентка (розовый халат, волосы под фольгой) окружили меня, заулыбались и возбужденно затрещали по-кантонски. Очень старательно приклеили флаер в витрине, рядом с выгоревшей рекламой коррекции бровей нитью, и потом махали мне вслед, будто я возлюбленная родня, с которой они еще лет сорок не увидятся.

Бродя среди китайских ресторанов, сувенирных лавок, унисексовых парикмахерских и бело-оранжевых японских карпов в витринах зоомагазинов, я все отчетливее ощущал, что за мной наблюдают. Я озирался – один раз даже заскочил в ландромат и выглянул оттуда, – но не замечал ничего подозрительного.

Может, виновата Александра – слишком пронзительно, слишком живо и настойчиво она смотрела с белой страницы. Любая листовка «Пропал человек» – где человек этот, не ведая своей судьбы, улыбается с любительской фотки, снятой на дне рождения или в кафе в «счастливый час», – бередит душу. А Александра, одиноко сидящая за уличным столом в «Брайарвуде», была серьезна и словно понимала, что ее ждет.

Впрочем, расхаживая по улицам, я в конце концов сообразил, что не ошибся. За мной и впрямь наблюдали – все жители района. Хопперова идея расклеить флаеры – вовсе не примитив. Если даже я здесь так выделяюсь, притягиваю столько сердитых взглядов и любопытствующих велосипедистов – один раз я задрал голову и увидел, что какая-то старуха смотрит на меня сверху вниз, отдернув кружевную занавесочку в окне пятиэтажки, – Александру тут замечали наверняка.

Она ходила по этим тротуарам в своем красном пальто, и все окрестные жители видели ее, следили за ней, размышляли.

Главное, чтобы кому-нибудь из них хватило смелости позвонить.

60

– Том-Мэ! – с отчетливым нью-йоркским акцентом взревел парень за стойкой, повернувшись к дюжине занятых татуировщиков. – Тут к те вопрос!

«Восставший дракон» – просторная тату-студия на втором этаже в доме без лифта по Западной Четырнадцатой улице. Декор жизнерадостный, горят флуоресцентные лампы – не то что в других тату-салонах, где обстановочка сумрачная, под «Беспечного ездока»[57], а громилы с челюстями как пассатижи орудуют индукционными машинками, похоже, лишь в свободное от основной работы время, а так-то промышляют заказными убийствами. Здесь свет был яркий, больничный, на стенах кальки и обрамленные карандашные наброски боди-арта во все тело – черепа, будды, воины, племенные татуировки маори. Полки заставлены флаконами разноцветных чернил и йода. В динамиках грохочет «Шкатулка в форме сердца»[58].

– Они копы? Спроси их. – Осиное жужжание тату-машинок прорезал мужской голос.

Однако все художники по-прежнему склонялись над клиентами, и я не понял, кто заговорил.

– Копы, а? – осведомился парень за стойкой, от ужасной этой мысли морщась.

У него были обесцвеченные перекисью белые волосы и навеки потрясенное лицо серфера из Малибу, которому повстречалась негаданно высокая волна. На бицепсах скалились вытатуированные волки.

– Нет, – сказал я.

Парень переварил эту информацию и заорал:

– Не копы!

– Тогда пусть заходят!

Кивая в такт музыке, парень указал на нишу в дальнем углу.

– Идитэ с Томмэ поговоритэ. Он менеджер.

Томми оказался немолодым бугаем в черных латексных перчатках. Он сосредоточенно работал – издали мне почудилось, что он проводит вскрытие кашалота. Клиент его лежал ничком на черном массажном столе и весил не меньше трехсот фунтов – лысый, голый и белее белой булки. Приблизившись, мы с Норой увидели, что Томми набивает мощное дерево лотоса – узловатый ствол вырастал у кашалота из задницы, всползал по хребту и расцветал на спине, ветвями обнимая грудь. На предплечьях восседала пара еще не покрашенных птичек.

– Чего вам сделать? – спросил Томми, не поднимая головы.

– Вы ее узнаёте? – спросил я, протянув ему фотографию Александры. – Она в начале октября приходила к вам в салон.

Он не смотрел, пока не докрасил розовый цветок лотоса.

Взрослые люди с детскими именами – Бобби, Джонни, Фредди: какой-то неписаный закон гласит, что на вид они грознее прочих смертных. У Томми была широкая бандитская физиономия и седина в волосах. Из ворота и рукавов обтягивающей полиэстерной рубашки выглядывали неразборчивые тату. Он исходил непринужденной самоуверенностью, будто привык, что люди гуськом бредут через весь салон к его столу в глубине – татушному аналогу углового кабинета председателя совета директоров высоко в поднебесье – и интересуются его мнением по разным вопросам.